Рапорт железнодорожного комиссара по особым делам гласит, что преступник Валлес приехал в Дьепп. «Своими глазами» его видят в Лонжюмо.

Он же в эти дни размышляет в своем убежище.

Взор Валлеса устремлен к горизонту, на столб Са-тори — туда, где на возвышенности около Версаля расстреливали пленных коммунаров.

Память возвращает его снова к последним дням боев. Остатки разбитых батальонов стекаются в Бель-виль. На скрещенных ружьях несут мертвых товарищей. Центр сопротивления переходит в мэрию XX округа на Парижскую улицу. Десять членов Коммуны собираются на втором этаже одного из домов на улице Аксо. Это последняя их встреча. Жюль Валлес— «председатель агонии Коммуны» последнего заседания правительства. Депеша от генерала Домбровского: «Версальцы только что ворвались…» Острой болью пронзает мысль: «Побежден! убит! не успев ничего сделать!..» Речи перед защитниками баррикад. Патронташ вместо подушки. Возгласы: «Да здравствует Коммуна!» — в ответ на каждый версальский снаряд, 147 расстрелянных у кладбищенской стены Пер-Лашез.

Революция отступает, сдает квартал за кварталом, улицу за улицей. Все сражались до последнего: рабочие, солдаты, кучера, виноторговцы, актеры.

Наконец, в теплый августовский вечер Жюль Валлес покинул свое убежище. На нем длинный сюртук, узкие брюки, цилиндр. Борода снова отросла, стала, как и прежде, окладистой и пышной. В кармане — билет на экспресс Париж — Брюссель.

Поезд пересекает пограничный ручей. Валлес смотрит на небо, в ту сторону, где остался Париж: «Оно ярко-синее с красными облаками, точно огромная блуза, залитая кровью».

В номере дешевой гостиницы, перед окном, занавешенным снаружи серым лондонским туманом, стоит Жюль Валлес. Судьба изгнанника забросила его, как и многих других беглецов — бывших коммунаров, в английскую столицу, ставшую центром революционной эмиграции. Вместе с ним здесь оказались Авиаль, Вайян, Клеман, Лонге, Эд. Ранвье и другие.

Уезжая в Англию в первый раз — это было в 1868 году, он писал в статье «Письмо главному редактору», что лишен скорбной чести уехать как изгнанник. И ехал, гонимый любопытством. Знал, когда оно будет утолено, можно снова сесть на пакетбот и вернуться в Париж. Сейчас он в ином положении. Спешить обратно не к чему. Десять часов езды отделяют его от Франции, но путь назад закрыт. В июне 1872 года военно-полевой суд приговорил его заочно к смерти. Поневоле приходится стаптывать башмаки, на которых принес родную землю, о лондонские тротуары.

Неприветливая страна, угрюмые дома, замкнутые ее обитатели. Даже рабочие кажутся ему иными, не то, что во Франции, ему, который причислял себя «к расе тощих людей» и был спаян с ними глубоким классовым чувством. Странно, например, что у английских пролетариев нет общего костюма — рабочей блузы, которая могла бы стать своего рода знаменем на древке.

Его удивляют контрасты: за пышным фасадом Англии он обнаружил ужасы и мерзости, возмутительную нищету внизу и чудовищную роскошь наверху.

Первое, что ему приходит в голову, — создать серию зарисовок из лондонской жизни. «Не имея права быть романистом, я мог бы выступить как очеркист». Некоторое время спустя во французской газете «Ле Ве-неман» появляются его очерки, подписанные вопросительным знаком. Публикации эти, позже изданные отдельной книгой под названием «Лондонская улица», приносят ему некоторый заработок, впрочем, довольно скудный, — в Англии он никогда не наедался досыта.

Однако не эти очерки станут тем главным в его творчестве, что он создаст в годы изгнания.

У него, теперь достаточно времени, чтобы вспомнить прошедшее, обдумать пережитое. Тысячи погибших товарищей требуют, чтобы он рассказал правду об их подвигах и борьбе.