– Слава Богу и спасибо тебе! – воскликнула Айрис. – Как это тебе удалось?

– Не задавай вопросов. Сейчас у меня нет времени. Да, вот еще что. В синагоге он будет вести себя как положено, но к гостям не выйдет. Мы скажем, что он плохо себя чувствует, и Стив останется у себя в комнате.

– Что ж, – сказала Айрис Тео, повесив трубку, – это всего лишь половина каравая, но половина лучше, чем ничего.

– Это больше похоже на крошки. Залежалые крошки. Сейчас мне и самому не хочется никуда идти, если хочешь знать.

Итак, празднично одетая семья отправилась в синагогу. У Лауры прическа на детский манер повторяла прическу жены президента. Лаура будет модницей, с любовью подумала Айрис, когда завязывала дочери синий шелковый пояс. И еще она подумала о том, насколько разные у нее дети. Ей самой надо совмещать в себе четыре разных личности, чтобы находить общий язык со своими детьми.

В синагоге Стив держался молодцом. Благодаря своей цепкой памяти он без запинки прочитал ритуальные молитвы и столь же гладко произнес небольшую речь о благотворительности. Айрис, сидевшая с детьми в первом ряду, прекрасно понимала, что на посторонних они производят впечатление вполне благополучной семьи. На ней был бледно-зеленый шелковый костюм с цветочным рисунком, купленный «У Леа» под влиянием уговоров Анны. «Это такой случай, когда ты должна выглядеть безупречно, и «У Леа» ты найдешь именно то, что нужно», – сказала она. Джимми выглядел совсем взрослым; Филипп, широко раскрыв глаза, смотрел, как дедушка передал папе Талмуд, а тот вручил его Стиву. Это действительно торжественный момент, символизирующий преемственность поколений, и в другое время Айрис испытала бы волнение и гордость, но сейчас она пребывала в крайнем напряжении, особенно после того как перехватила тревожный взгляд, которым обменялись над головой Стива Тео и отец. Ладони ее вспотели, спину ломило, и она с ужасом ожидала, что вот-вот случится что-то непоправимое. Но ничего не произошло, и она с облегчением вздохнула, подумав про себя: «Кто сможет догадаться о наших тревогах? Со стороны кажется, что все у нас в порядке; мы такие нарядные, счастливые, состоятельные, мы преуспеваем, мы производим впечатление».

Но вот все закончилось. Они стояли у выхода, принимая поздравления. Люди подходили, хвалили Стива, выражали сожаление, что он приболел в такой торжественный день, восторгались тем, как прекрасно он держался несмотря на болезнь. Дома прием тоже прошел с огромным успехом благодаря прекрасной погоде, классному обслуживанию и стараниям Джозефа и Анны, которые расхаживали среди гостей, оживленно со всеми разговаривая, так что недостаток энтузиазма у Тео и Айрис не бросался в глаза.

Когда гости разошлись, столы были убраны, и все в доме затихло, Айрис с Тео, сняв обувь, уселись в библиотеке в кресла и молча уставились прямо перед собой. Прошел этот долгожданный, этот печальный день, и ничего от него не осталось, кроме цветов во всех комнатах, остатков с праздничного обеда в холодильнике и чувства глубокого недоумения.

Тео потянулся и положил голову на спинку кресла. В висках у него стучало. Какие бы волшебные слова ни придумала моя теща вчера ночью, подумал он, к каким бы уловкам она ни прибегла, победа была неполной и по сути ничего не изменилось.

Стив. Какой он? Тео нахмурился так сильно, что стало даже больно глазам. Он всегда считал Стива, да и Джимми тоже, стопроцентными американскими мальчиками. Крупнее и выше, чем ребята его детства, более раскованные, уверенные в себе, производящие подчас впечатление подростков, которых его мать назвала бы «наглыми и невоспитанными». Их европейские предки весьма удивились бы, увидев этих мальчиков, столь непохожих на европейских детей предшествующего поколения. Он улыбнулся при этой мысли.