– Филипп в гостях у своего друга, – напомнила сейчас Элла Мэй. – Звонили его родители, сказали, что вам не нужно за ним ехать. Они сами позже привезут его. Ваша почта на столе в холле.

На узком мраморном столике в холле лежали учебники, новый свитер Стива, который он уже успел порвать, и рядом с вазой с красными осенними цветами – пачка счетов. Застывшие изогнутые ветки и плоские красные лепестки точно повторялись в зеркале, висевшем над столиком, но ее собственное лицо, отраженное в нем между изогнутых веток, состояло, казалось, из отдельных геометрических фигур, как на картине художника-кубиста; отдельные части лица нервно подергивались, сдвигались, наползали друг на друга.

Ни с того ни с сего из глубин подсознания всплыли воспоминания, ошеломившие ее: она вспомнила собственное лицо в детстве и запах – точно такой же, какой и сейчас доносился из кухни – солоноватый запах жарящегося мяса, который наполнял квартиру в тот зимний вечер, когда, стоя за дверью, она услышала мягкий, полный сожаления голос матери: «Но ты должен признать, Джозеф, что она некрасивый ребенок».

Отвернувшись от зеркала, Айрис прошла через холл в гостиную и некоторое время стояла, делая глубокие вдохи, словно желая заполнить легкие чем-то чистым и успокаивающим.

Это была ее комната, выдержанная в спокойных серых и кремовых тонах, изящная и создающая ощущение простора, как японский гравиевый садик. Она была обставлена светлой датской мебелью, пол покрыт сизым ковром. На окнах висели веселые узорчатые занавеси. Солнечные лучи падали на высокие торшеры из шведского хрусталя, отражаясь на паркете радужным многоцветьем. Красная лакированная ширма – до чего же хорошо сочетаются элементы скандинавского и восточного декора! – притягивала к себе взгляд, как пламенеющий костер, и тогда в поле зрения оказывался кусочек внутреннего дворика за стеклянной стеной комнаты, где росла в большой каменной кадке норфолкская сосна. В октябре ее внесут в дом, и она будет зеленеть всю зиму.

В дальнем конце комнаты стоял рояль – «Мини-Стейнвей», который она привезла из дома родителей после замужества. На стене, напротив рояля, висели в два ряда гравюры, тоже привезенные из родительского дома: кулики, бегущие по пустынному берегу во время отлива; далекие, окутанные туманом холмы; болиголов, занесенный снегом.

Созерцание всех этих предметов успокоило Айрис.

Она легко пробежала рукой по клавишам. В тишине пустой комнаты звук получился неожиданно громким. На подставке для нот стояла рабочая тетрадка Филиппа. В прошлом году, когда ему было четыре, он часто стоял у рояля, наблюдая, как мать играет. В этом году она начала заниматься с ним. Объясняла ему все довольно быстро, но он всегда успевал за ней.

«Какая мама, такой и сын», – сказал Тео в прошлое воскресенье, после того как Филипп сыграл для них.

Айрис была счастлива в прошлое воскресенье, счастлива вплоть до сегодняшнего утра, когда вернулись и вновь стали терзать ее старые страхи.

Она прошла через холл в спальню. В дальнем конце холла, так, чтобы на нее падал свет, висела фотография в красивой рамке. Рамку купила мама, а Тео повесил фотографию на это видное место.

«Какое замечательное лицо было у твоего брата, – заметил тогда Тео. – Жаль, что я не знал его. Светловолосый. Должно быть, это он унаследовал по материнской линии».

Золотой ребенок, подумала она сейчас. Так всегда называла его мама. Соседи по кварталу дали ему это прозвище. Айрис видела улицу, на которой жили родители, когда были бедны. Женщины выносили на тротуар складные стулья и сидели, качая младенцев в колясках и наблюдая, как играют дети постарше.

«В школе его все любили, – ответила тогда Айрис.