Оставив внизу следовавший за ними народ, четверо стали подниматься по лестнице. Царевна смотрела на стражников безо всякого страха. Никто не только не преградил ей дороги, но даже и не окликнул. Слишком уверенно, истинно по-царски держалась Эфрит, да и охрана толком не знала, кому теперь подчиняться. Они уже подходили к приоткрытым дверям, когда навстречу поспешил некто в жреческом облачении.

    – О, царевна, наконец-то!.. – Это был тот самый жрец, рослый, пузатый, которого Конан видел в Царском Чертоге. Узнав его, киммериец отнюдь не проникся к нему доверием. – Никто не знал, что сталось с Вашим Высочеством... Мы так страшились... Позволь же скорее проводить тебя, моя царевна, пред лицо Высшего Совета! Я вижу, подданные явились тебя приветствовать... – Он посмотрел на внушительных размеров толпу. – Слава Эллаэлю, настал судьбоносный день для нашей страны! Ты можешь оставить свою охрану здесь, ибо, право же, более тебе ничто не грозит... – И он, елейно улыбаясь, подобострастно простер руки к Эфрит, умудряясь одновременно излучать неприятие по отношению к Конану, Исайабу и Азрафелю.

    – Ваше священство, – сказала царевна, – эти люди спасли мне жизнь и до сих пор преданнейшим образом меня охраняли. Я желаю, чтобы они остались при мне.

    Она взяла жреца за руки, не дав заключить себя в объятия, и повлекла его с собой во дворец. Там внутри опять-таки прохлаждались воины. При виде вошедших они подозрительно вскинули головы. Царевна, не задерживаясь, направилась к следующим дверям.

    Миновав коридор, Конан оказался в обширном помещении. Он сразу узнал громадный чертог, в котором он когда-то впервые увидел царское семейство и для забавы придворных сразился с Хада Хуфи, заклинателем змей. Теперь вместо стражников в зале толпились священники и царедворцы, осунувшиеся, растрепанные, многие – в перепачканных церемониальных одеждах. Эти одежды надевали ради торжественных похорон, а пришлось в них убегать и сражаться. Одни придворные сидели, другие стояли, а посередине виднелся мягкий диван. На диване, в позе, которая больше подошла бы его царственному отцу, развалился мальчишка Иблис.

    При виде своей единокровной сестры юный царевич поднял голову, и на лице его отразилось удивление, смешанное с явным неудовольствием. Вельможи выказали гораздо больше радости и теплоты. Все поднялись и двинулись навстречу Эфрит, почтительно кланяясь. В раздававшихся приветствиях смешивались самые разные оттенки чувств – от глубокого облегчения до осторожной расчетливости. Кто-то опасливо косился на троих ее телохранителей.

    Не менее полудюжины сановников тотчас насели на нее с разговорами о судьбах государства. Разговоры были далеко не пустыми. Конан вскорости понял, что по крайней мере жречество видело в ней правительницу, способную быстро упорядочить деятельность городских властей и предотвратить возможные усобицы в городе. По крайней мере до тех пор, пока не достигнет совершеннолетия наследник мужского пола.

    То, как отвечала им Эфрит, произвело на Конана немалое впечатление. Она держалась естественно и спокойно и очень разумно рассуждала о вещах немалой государственной важности. На ее щеках играл тот же счастливый румянец, что Конану довелось узреть рано утром, когда они были наедине. Киммериец от природы был далеко не простаком и видел, что иные придворные пытались задурить голову молодой девушке и склонить ее к неверным решениям, чреватым опасными последствиями.