По счастью, единого командования по-прежнему не было. Конан окончательно смутил стражу, рванувшись в промежуток между двумя отрядами – судя по их форме, разного подчинения. Он держал меч наготове, но использовал его только для того, чтобы отбить клинки нескольких неразумных, вздумавших на него покушаться. После короткой стычки беглецы выскочили на ступени. Внизу в ожидании толпился народ. Добрый пинок отправил катиться по лестнице последних двоих вооруженных жрецов, пытавшихся заступить Конану путь. Не останавливаясь, киммериец потащил вниз спотыкавшегося Исайаба. Азрафель прикрывал их отступление.

    Конан направился прямо к колесницам, что стояли без дела у подножия лестницы. Достигнув ближайшей, он проворно запрыгнул внутрь, схватил за шкирку остолбеневшего возничего и попросту выкинул его вон. Пока следом за ним забирались его друзья, Конан успел подхватить вожжи и кнут, и четыре вороных мерина, впряженных в колесницу, заволновались, навостряя уши. Киммериец заорал на них, щелкнул кнутом – и перепуганные звери рванули вперед, сквозь поспешно расступавшуюся толпу. Набирая скорость, колесница помчалась по главной улице Абеддраха к южным воротам, за которыми начинался большак...

    * * *

    Некоторое время спустя на загородной дороге можно было видеть одинокую колесницу, пробиравшуюся по грязи, оставленной недавним разливом. Возничий, черноволосый великан, все оглядывался, высматривая погоню, но так ничего и не увидел. Свистнув коням, он натянул вожжи, и еще через некоторое время повозка вкатилась во двор гостиницы Осгара.

    – Эй, конюхи, живо закройте и заприте ворота! Зефрити, где ты там! Позови кого-нибудь на помощь, у нас раненый!

    Объехав двор по широкому полукругу, Конан остановил отдувающихся коней, привязал вожжи, спрыгнул вниз и опустился на колени подле Исайаба.

    Жилистый, крепкий шемит совсем обмяк. Его голова покоилась на коленях у Азрафеля. Оливково-смуглое лицо посерело, и рука, продолжавшая слабо кровоточить, распухла до самого плеча, а вблизи раны приобрела нехороший зеленовато-лиловый цвет. Когда Конан попытался осторожно ощупать руку, из груди Исайаба вырвался сдавленный стон. Его голова перекатилась на сторону, глаза выпучились от боли.

    – Держись, дружище, – сказал ему Конан. – Сейчас отнесем тебя внутрь, приложим что-нибудь к царапине... На тебе, помнится, худшие раны заживали как на собаке...

    – Нет, Конан... – прошелестел Исайаб. – Я чувствую, как по жилам расползается яд... огненные змеи подбираются к сердцу... – Он задыхался, голос сделался жалок и слаб. – Я скоро буду так же мертв, как старик Ибнизаб. Одна просьба... только не надо меня бальзамировать! – Умирающий закашлялся и с трудом перевел дух. – Бросьте меня в Стикс, и все. Чтобы не добрался никто вроде Хораспеса...

    – Хорошо, старый друг, – торжественно кивнул киммериец. – Так мы и сделаем.

    Зефрити успела позвать пожилую служанку, и та выбежала во двор, неся баночки и флакончики с целебными мазями. Ей хватило одного взгляда на лицо Исайаба, чтобы понять: ничего сделать было нельзя. Женщина беспомощно переминалась в сторонке, пока Конан не махнул на нее рукой – уходи, мол.

    – Конан... Я тебе кое-что должен сказать... – Умирающий собрался с силами и сунул здоровую руку за пазуху. – Я бы тебе, наверное... так и не отважился сознаться... но теперь мне все равно.