- Я всего лишь…

- Такая, какая есть, и это хорошо, - припечатала Лукреция жену своего брата единственной фразой. – Тебе лишь нужно быть собой, а как обернуть это на пользу Чезаре, Италии и всем нам – это уж предоставь мне. Я заметила, что ты очень хорошо умеешь разговаривать с людьми, располагать их к себе. Мы, Борджиа, имеем не только врагов, но и друзей, и тех, которые ещё не решились стать нашими друзьями. В этом им требуется помочь, не только обещаниями, но и добрым словом. Тем самым, которое тебе будет даваться куда легче. Правдивые, искренние слова от самой королевы Италии. Понимаешь?

Не сразу. но постепенно Лукреции удалось растолковать Хуане то, чего она от неё хочет добиться. Никакого обмана, полное отсутствие лукавства. Просто во многих случаях Борджиа стали неразрывно связаны с умением напустить туман, если и не обманывая, как это делал Александр VI, то играя словами, сплетающимися в паутину, что очень любил сотворять его сын, король Италии. Да и сама Лукреция шла по стопам брата, учась софистике, яду в речах и умению вводить в заблуждение правдивыми словами. Именно поэтому на любых переговорах – неважно, с союзниками, нейтралами либо открытыми и тайными врагами - другая сторона искала не то что второе, а третье и четвёртое дно в каждой произнесённой фразе.

После подобного искренность и открытость Хуаны, вкупе с умением сразу располагать к себе даже незнакомых людей могли стать глотком свежего воздуха после насыщенного ядом интриг. Возникающего везде. где появлялся кто-либо из урождённых Борджиа и тех, кого они приближали к себе, делая похожими не телесно, но духовно. Вот в чём Лукреция сомневалась, так это в том, что Хуана способна стать пусть даже отдалённо подобной сама по себе. Слишком она… другая. Менять же свою супругу намеренно и насильно Чезаре точно не станет, уж своего брата девушка знала чуть ли не лучше всех остальных, может даже самого отца.

- Совсем скоро, почти на днях, сюда, в Рим, приедет Пьеро Медичи, герцог Флорентийский, - перешла Борджиа от общих слов к конкретному делу. – Нам нужна доля в его банке, но прежде. чем говорить о ней, хотелось бы ещё сильнее смягчить отношение Медичи к тем людям, которые пользуются услугами их банка. Порой они слишком суровы, видя лишь мгновенную выгоду и не смотря далеко вперёд. Чезаре удалось убедить Пьеро смягчить условия займов и простить долги тем, кто не смог бы их выплатить. Это было тогда, в канун коронации Медичи.

- Он выполнил обещание?

- Конечно же, – кривовато усмехнулась Лукреция. - Герцог Флорентийский понимает ценность слова, которое дают нам. Как и то, что случается с нарушившими оное. – Только этого недостаточно, требуется новое смягчение. Не прощение долгов, а их отсрочка. Войны… они ударили даже по тем, кто прямо в них не участвовал. И ещё ударят. Мы не хотим, чтобы Медичи понесли убытки. Но в то же время лучше убедить их немного обождать… и получить своё несколько позже. Пусть люди видят в теперь их, а потом и частично нашем банке не врага, а полезное средство.

- Я могу только напомнить герцогу о милосердии и о долге перед богом, который есть у каждого, но особенно у носящих корону, имеющих высшую власть земную.

- Этого я и хочу! Мягко, спокойно, как ты обычно и делаешь. Доводы от сердца твоим голосом. Доводы разума и политики – от меня и самого понтифика. И вот как это лучше всего будет сочетать…

Разумеется, Лукреция многое опускала. О многом специально умалчивала, не желая погружать Хуану в ту яму с сонмом пауков, змей и прочих тварей на дне, которая называется политикой. Это дело Чезаре, да и то сильно она сомневалась, что брат раскроет своей супруге все неприглядные тайны управления государством в ближайшие пару-тройку лет. Каждому своё, как говорили древние.

Время летело незаметно, но от действительно интересного времяпрепровождения – а к тому же ещё и полезного – Лукрецию Борджиа оторвал очень знакомый, с самого детства, голос:

- Отрадно видеть, что моя дочь и жена сына находят общее и столь увлечены обсуждением важных для всей Италии дел.