Я сделал еще один круг, чтобы тщательнее рассмотреть просеку, и, посчитав ее вполне приемлемой, пошел на посадку. Шасси я не поломал, но потрясло изрядно, поверхность была не такой ровной, как казалось сверху.

Подогнав «Шторьх» к опушке, я развернул его и заглушил мотор. Быстро покинув самолет, я отошел в сторону и замер, вслушиваясь в лес. Тот медленно приходил в себя после моего прибытия и начал звучать вполне обычно. Покрутившись и еще немного послушав, я подошел к одному из деревьев, давно по-малому хотелось сходить, и, справив свои дела, вернулся к машине. Первым делом я ухватился за хвост, приподнял его и, даже постанывая от натуги, поволок машину хвостом вперед под деревья. С трудом, но я загнал «Шторьх» туда и, достав обрывок маскировочной сети, частично скрыл, после чего с клинком кашевара сбегал к кустарнику и нарубил веток. Шесть раз бегал, но замаскировал технику. Было пять часов дня, так что я еще раз обежал поляну, запоминая ее, и, собравшись, направился к дороге. До аэродрома, что мне был нужен, оставалось одиннадцать километров.

Одет я был в крестьянскую одежду, за поясом «вальтер», а за спиной худенький сидор. Такие парнишки часто по дорогам из села в село ходят на подработки, так что внимания они не привлекают. Сапоги разве что выбивались из образа, но в принципе, они могли быть.

Документы у меня были, аусвайс, но выдан он был в Брянске и отмечен там же. Документ настоящий, тоже трофей. Мы тогда банду националистов взяли, вырезали всех, вот и набрали бумаг. А трупы спрятали, притопили в болоте, как говорится, концы в воду.

С расстоянием я немного ошибся, до дороги было с полкилометра. Она была не особо сильно езженная, но колеи набиты были, последний след, как я определил, двухдневный, несколько немецких грузовиков прошло. Два «опеля» и, кажется, что-то из французских трофеев, а до них несколько бронетранспортеров проезжали.

Осмотревшись и запомнив это место, я поправил сидор и побежал по дороге в сторону аэродрома, изредка бросая взгляды на солнце, чтобы определять, в правильную ли сторону идет дорога. Петляла она, как бык нассал, но в принципе, шла в нужную сторону, смещаясь немного левее, чем мне надо. Ничего, дойду до опушки, а там сориентируюсь.

За все время пути мне так никто и не встретился, хотя однажды что-то мелькнуло, и я, вернувшись немного, присел, чтобы посмотреть на отпечатки подошв, что остались на влажной земле. Тут прошли семеро: трое в советских сапогах, двое в немецких, остальные в гражданской обуви. Даже по разнообразию следов можно было понять, что это партизаны, в крайнем случае полицаи. И те, и те носят все, что под руку подвернется, полицаям только форму выдают. Да и то не всем ее хватает. Но я склонялся все же в сторону партизан, полицаи в лес малыми группами соваться не любят, боятся.

— Утром прошли, — пробормотал я и, посмотрев сперва на одну обочину, потом на другую, повернулся и побежал дальше. Мне эти партизаны были не интересны, свои дела были, не менее важные.

Пробежав еще два километра, я заметил впереди просвет, да и редкое полесье вокруг намекало на близкую опушку, поэтому я замедлил скорость и перешел на шаг. Выйдя на опушку, я с интересом посмотрел, как взлетает «юнкерс» — транспортник, и, хмыкнув, вышел на открытую местность и двинулся вдоль опушки по дороге. Мне нужно было ответвление в сторону аэродрома. Оно было, но прошлось пройти еще три километра. Солнце намекало, что скоро окончательно скроется за горизонтом, так что я направился дальше.

Шагая по обочине, я с интересом осматривался. Вокруг буйствовало лето — зелень и природа во всем ее великолепии.

Мой прилет тут, похоже, зафиксирован не был, а если кто и заметил низко летевший самолет, то подумали, что он на здешний аэродром возвращается. На это я и рассчитывал. Так что никакой паники на дороге, встретил всего три грузовика, все ездили поодиночке, один раз мотоцикл пролетел, обрызгав меня водой из лужи, и попались двое конных полицаев.