Девочка лежала без движения и теперь казалась мертвой. Но детская грудка еще дышала неровно. Губки ловили воздух, как и вчера.

— Что это, однако?

Глаза Лики впились в лицо Тани… Что-то блестело на ней, точно росинки здесь и там. Крупные капли пота выступили незаметно по всему лицу девочки.

Танюша спала. Это был тот сон, придающий силы, о котором говорил доктор, что он один может облегчить тяжелое положение больной.

Танюша слабо застонала. Лика быстро прильнула к ней.

— Танюша! — тихонько прошептала она, — тебе лучше, скажи?

Глаза Тани внезапно раскрылись во всю их величину и сияли теперь, как два огромные синие камня. Все личико светилось какой-то непонятной, точно неземной улыбкой.

— Да, мне лучше, — слабым шепотом проронила она. — Тетя Лика, дай мне твою ручку! Мне лучше… я люблю тебя, тетя Лика!..

Таня глубоко вздохнула продолжительным, как бы облегченным вздохом, вырвавшимся из самых недр ее детского существа, затем снова опустилась головой на подушку. И вскоре заснула опять.

Когда под утро врач снова приехал взглянуть на больную, он был удивлен больше самой Лики той поразительной перемене, которая произошла с ее любимицей.

— Девочка спасена просто чудом! — произнес он радостно, — что вы сделали с ней?

Что сделала Лика? Увы, ничего! Она только молилась…

Когда князь приехал в приют и Валерия Ивановна пришла известить о его приезде Лику, молодая девушка едва нашла в себе силы выйти навстречу жениху. Сердце ее радостно билось в груди, лицо улыбалось, но полная слабость и головокружение совершенно валило с ног Лику.

— Но вы больны, дитя мое! — с испугом и тревогою при виде состояния Лики, вскричал князь.

— О, это пустяки… Танюша спасена, вот где радость! — проговорила та слабым, чуть слышным голосом и вдруг зашаталась и с бледным, как смерть, лицом упала на руки подоспевшего доктора…

XXIII

По занесенной снегом улице Петербурга под свист зимней метелицы, медленно трусил в своем невозмутимом равнодушии извозчик.

В санях сидела дама лет пятидесяти, некрасивое, но энергичное лицо ее с выражением явного неудовольствия, поминутно поворачивалось из стороны в сторону. Несколько короткая верхняя губа брезгливо подергивалась.

Но несмотря на кажущуюся суровость лица, дама производила очень выгодное, приятное впечатление. Начиная с умного взора, кончая сжатыми губами, все говорило о силе воли и непобедимой энергии в этом пожилом существе.

Сани въехали на Невский, затем на Морскую и затрусили еще медленнее, еще томительнее теперь.

«Господи, да что же это за ужас! — мысленно негодовала путница, — какие здесь извозчики, однако. И это столица, знаменитый Петров-город… прославленная Северная Пальмира».

— Да скоро ли! Скоро ли, наконец, — совсем уже теряя последнее спокойствие, обратилась она взволнованным голосом к вознице.

— Да почитай, что уже приехали. На Караванную нанимала, а здесь Караванная евона, — невозмутимо изрек возница.

— Что ж ты раньше не говорил! Фу, ты какой батюшка мой странный! — ворчливо укоряла дама своего флегматичного возницу. — Мне нужен дом № 18. Скорее!

Извозчик подстегнул лошадь и подъехал к указанному дому.

С легкостью девочки приезжая дама выпрыгнула из саней, быстро расплатилась с извозчиком и еще быстрее вбежала в подъезд.

— Здесь живут Карские? — спросила она дрогнувшим голосом у открывающего ей дверь швейцара.

— Так точно-с. Только они нынче не принимают, сударыня.