Поначалу он воспринимал себя как жертву насильственного захвата. Позже сам над собой посмеялся: это ты-то, шестидесятилетний юноша с убывающим тестостероном, пытающийся остаться на плаву? Пугающее слово любовь, что бы оно для него ни значило, ни при каких обстоятельствах не фигурировало в его диалогах с самим собой. Любовь означала Джорджи. Все прочее — влажное горячее дыхание, бурные излияния чувств — было уделом других. Вместе с позерством. Но как бы там ни было, когда в твою жизнь врывается женщина, годящаяся тебе в дочери, и объявляет себя твоим моральным учителем, тебе остается только молча ей внимать. А если она к тому же еще необыкновенно привлекательна и интересна, самая невероятная женщина из всех, в кого ты когда-либо влюблялся, то тем более.

А секс? Еще несколько лет назад, женившись на Митци, он понял, что вышел на бой с противником более тяжелой весовой категории. Он не упрекал ее за это, как, впрочем, и она его. Если уж анализировать ситуацию, то он сказал бы так: она помогала ему поддерживать привычную форму, за что потом выставляла счет. Всё по-честному. Не винить же ее за аппетиты, которые он был не в состоянии удовлетворить.

И вот наконец-то он в себе разобрался. Он неправильно определял свои запросы. Он вложился не в те бумаги. Ему был нужен вовсе не секс. Вот, оказывается, что ему было нужно. И теперь он это нашел — важнейшее и весьма удивительное открытие собственной природы! Убывающий тестостерон — не суть. Вот она, суть, и имя ей Аннабель.

Ради нее, в числе прочего, он солгал господам Лампиону и Форману. Они говорили о его отце как о своей собственности. И на него они насели, прикрываясь именем покойного отца, полагая, что он тоже их собственность. Они слишком близко подошли к территории, принадлежавшей только ему и Аннабель, и он опустил перед ними шлагбаум. Поступив так, он осознанно, с открытыми глазами ступил в ее опасную зону, чтобы разделить ее с ней. Вследствие чего его жизнь, заиграв яркими красками, обрела для него ценность, за что он был ей бесконечно благодарен.

— Говорят, дом «Брю Фрэры» идет ко дну, — сказала Митци в тот же вечер. Они сидели на застекленной террасе, наслаждаясь видом на сад. Брю потягивал выдержанный кальвадос, подарок от французского клиента.

— Вот как? — отозвался он непринужденно. — Я и не знал. Могу я полюбопытствовать, от кого ты это услышала?

— От Бернара. А он — от твоего престарелого приятеля Хауга фон Вестерхайма, который предположительно в курсе всего. Это так?

— Пока нет. Насколько мне известно.

— А ты идешь на дно?

— Не заметил. А почему ты спрашиваешь?

— По-моему, ты теряешь контроль над собой. То весело прыгаешь, как щенок, а то вдруг ополчаешься на весь мир. Уж не появилась ли женщина на горизонте, Томми? Мне казалось, что ты уже махнул на нас рукой.

Даже по правилам игры, в которую они играли — или не играли, — вопрос прозвучал слишком уж резко, и Брю взял необычно долгую паузу, прежде чем на него ответить.

— На самом деле мужчина, — сказал он, про себя подумав об Иссе.

Губы Митци раздвинулись в улыбке, означавшей, что ответ оценен по достоинству, после чего она вернулась к своей книге.

Глава 8

Меньше всего строение походило на приют — по крайней мере, снаружи. Это было убогое, обветшалое здание, послужившее еще нацистам, а нынче втиснутое в пространство на оживленном перекрестке: между кирпичей торчат сигаретные бычки, обшарпанные стены расписаны тропическими закатами и матерщиной. С одной стороны притулилось кафе-жестянка «Азиль», по другую — афро-азиатская барахолка.