Виталий Сертаков. Останкино 2067
1. Человек за ширмой
– Итак, вы ударили девушку по лицу. И после этого она разделась догола? – Вот еще, не передергивайте. В лифте она только расстегнула плащ. – Простите, вам не показалось, что она испытывала недовольство? Человек за ширмой раздраженно заворчал: – Что за ерунда, Милеша вела себя абсолютно естественно. Ей нравилось подчиняться. – Что было на ней одето, кроме плаща? – Серые туфли с такой, знаете… змейкой вокруг лодыжки. И кружевное белье. – Хеви-пирс, тату, скрабстил, принты? – Я же сказал – в лифте только расстегнулась. Был виден живот, со «светлячком» в пупке, и… Знаете, капитан, мне мешает ваше сопение и эта ширма. Мы что, не могли общаться через сеть? – Господин Костадис, мне самому неловко, но сейчас как раз случай применения особой процедуры дознания. Общение в сети исключено. – Мне неприятно. Мы словно прячемся друг от друга. Ладно, валяйте дальше, потерплю! – Вы настаивали, чтобы Милена разделась? Вы ее ударили? Вместо ответа человек за ширмой громко вздохнул. – Господин Костадис, пока я не нахожу в ваших действиях ничего предосудительного. Порог насилия не был превышен. Но без заключения о полной безопасности мы не отважимся даже на пошаговый проход. А без вашего разрешения я могу исследовать только стрим девушки. Вы предоставите свой стрим для просмотра? – Свои мозги ковырять не дам. – Что ж, это ваше право. Снова хриплый смешок. Человек за ширмой отпил воды из стакана. – Здорово их тряхануло, да? – Господин Костадис, как официальное лицо, я не могу давать личных оценок. – Для дознавателя экспертного совета вы очень молоды. – До того, как получить приглашение в Останкино, я отработал шесть лет в специальном отделе. – Да ладно, я не хотел вас обидеть! Просто впервые вижу… точнее, впервые слышу открытого перформера. – Никакой обиды. Господин Костадис, вернемся к лифту. Вы уверены, что это был ваш дом и ваш лифт? Возможно, стены поменяли расцветку, изменилась форма светильников, высота потолков? – Вы знаете, что я не употреблял ни алкоголь, ни драг. Я не служу в полиции, у меня на ладони нет универсального принта. Как, по-вашему, я сумел бы пройти в чужой жилой блок? – Как я понял, машину вел автопилот. Вы пытались проявить инициативу в машине? Можете вспомнить, что Милена вам говорила? – Она вообще редко открывала рот. Я приказал снять гирлянду. У нее в волосах была очень милая гирлянда, настоящий фейерверк, но мне хотелось потрогать живую женщину, а не елочное украшение. Она послушалась и распустила волосы. Ладно. Тогда я приказал снять нижнюю часть комбинации. И чтобы при этом смотрела мне в глаза, не отрываясь. Милеша сделала, как я хотел. Она откинулась, подняла ноги вверх… – Господин Костадис, не было ощущения, что она смеялась? – Нет, я бы сразу заметил. Она была очень серьезна. Она… Вот вы работаете на корпорацию, а сами не понимаете простых вещей! Неужели не ясно, что клиент как раз и платит за искренность? Да кто бы купил у вас эти хреновы сценарии, если бы в них снимались обычные актеры?! Я сам приложил руку к индустрии. Уж как-нибудь отличу правдивое чувство от фальши! Понятия не имею, кем Милеша увлекалась месяц назад, и из какой деревни вы ее вытащили, но сейчас она влюблена в меня! – Извините, господин Костадис. Вы не допускаете, что перформер может играть внутри сценария? Обычная женская хитрость, или, если угодно, каприз, коварство. |
