Толя не ответил. Не то у него было настроение, чтобы поздравления принимать. И Мазин не нажимал с оптимизмом.

— А в уголовный розыск не хочешь?

— Нет.

Мазин чуть улыбнулся.

— Я так и думал. Не с романтической стороны наша повседневность тебе открылась. Жаль. У тебя есть способности.

— Способности и в науке не помешают.

— Наверно. Каждому свое.

— А вы сразу все знали? — задал мальчик вопрос, который я задать не решался.

— Ну что ты! Без тебя мне бы трудно было.

— Вот и льстите. А говорили… Да вы у меня и не спрашивали ничего.

— Не льщу. И не спрашивал. Не было необходимости. Я тебе, наоборот, мешал.

— Мешал? — переспросил я.

— Я ему мешал, — повторил Мазин. — Не давал свои догадки форсировать.

— Зачем?

— Чтобы не спешил, не горячился. С ним же трудно. Если бы он был человеком посторонним или, наоборот, подчиненным моим, я мог к логике, к дисциплине апеллировать. А тут как быть? Я боялся, что если он доберется до правды раньше времени, то навредить может. Поспешностью. Горячностью своей. Вот и приходилось сдерживать, чтобы успеть переработать полезную информацию.

— Какую же вы от меня полезную информацию получили? Когда?

— Да с самого начала. С самого начала встал вопрос, погиб ли Черновол в самом деле? Ну, формально погиб. Можно было и согласиться с теми, кто так считал. Ненайденный труп тоже своеобразная ловушка. Стимулирует игру воображения. Но я не воображению поддался. Не такой уж я молодой, чтобы парадоксальные версии предпочитать. Меня долг заставлял дотошным быть. Черновол преступник. Если он жив, значит, ушел от наказания, а этого допустить нельзя. Не воришка какой-нибудь мелкий. И второе. Где ценности, которые он награбил? Когда подсчитаем, что его мешочек весит, вы еще общей сумме удивитесь. Ты, Толя, громких слов не любишь, наверно, но и они иногда истину отражают. Народное достояние нужно было вернуть государству. Это, так сказать, исходная точка. Я должен был точно знать — умер Черновол или нет.

Мальчик слушал внимательно.

— Сейчас и до тебя доберемся, — пообещал Мазин. — Исходная точка была очевидной, зато от нее начиналось столько развилок… И на каждой предупреждающий знак: налево поедешь — коня потеряешь, направо — в руки разбойников попадешь… А проще, множество предположений возникало, и все уязвимые. Каждое, однако, следовало довести до логического завершения, прежде, чем отбросить. Ну вот хотя бы… Мать категорически свидетельствовала о смерти Черновола. А почему? Зачем она так настойчиво брала ее на себя?

— Меня хотела выручить.

— Вот-вот. Но откуда мне было это знать? На первом этапе я о другом думал. Я, прости, их в сговоре подозревал.

— По сговору такую вину на себя взять? — усомнился я.

— Риск был невелик, если знать Уголовный кодекс. Я же разъяснял тебе соответствующие статьи. И собственное признание еще не факт. Тем более, она быстро изменила показания. Убила — выходит, в живых его уже нет, а когда убедила, говорит, не убивала, спасать себя начала. Так я рассуждал и, как оказалось, ошибочно. Путь был тупиковый. А вывел меня из тупика Анатолий.

— Интересно, каким же образом?

— Да, интересно. Только своим поведением. Когда Николай Сергеевич поехал к тебе по поручению матери, ты расспрашивал о ней с тревогой. Чувствовалось, ты что-то знаешь, чего-то побаиваешься, но большой опасности не ощущаешь. Как это следовало понимать? Или ты знаешь, что произошло на пристани и что мать призналась в убийстве, или не знаешь.