Разговор отца и дочери начался, по общему обычаю, по-французски. Отец, наклоняясь к ней и целуя ее руку, спросил ее тихо:

— Здорова ли ты, Мизя?

— О, здоровехонька.

— А вчерашняя головная боль?

— Проходит у меня всегда сном.

— Хорошо спала?

— Как сурок. Встала, однако, очень рано, ходила в сад взглянуть на мои цветы, ездила немного верхом.

— Так рано?

— А тем приятнее.

— Одна?

— Был кто-то со мной, но, право, не заметила, кто именно. Что тебе дать, папа? Чего прежде?

— Сегодня кофе, Мизя.

— По-старопольски?

— Так, так.

Граф тяжело вздохнул. Налив чашку кофе из серебряного кофейника, стоявшего на конфорке, Мизя подала ее отцу. Сама же, взглянув на завтрак, стала наливать чай. Потом, как бы вспомнив что-то, обратилась живо к камердинеру:

— А пани Дерош?

— Докладывал, — отвечал старик с поклоном.

И действительно, в ту же минуту главные двери гостиной отворились, и вошла третья особа. Высокого роста, худая, с ног до головы одетая в черное, явилась пани Дерош. Она была теперь компаньонкой Мизи, а прежде ее гувернанткой, женщина уже немолодая, но на лице которой видны были еще следы неизгладимой красоты. Белая, как мрамор, с глазами, полными огня, только уже впалыми, с маленьким ртом, худыми щеками, важная, суровая, строгая — она имела в себе что-то удивительно привлекающее. Наружность ее так же интересовала, как наружность какого-нибудь таинственного лица.

Мизя, улыбаясь, попросила ее сесть около нее, а граф, привстав с дивана, очень учтиво поздоровался с ней и снова уселся, извиняясь, что явился к завтраку в таком утреннем туалете.

Она простым наклоном головы отвечала на это извинение, которое могла счесть и за неучтивость, а потому сделала вид, будто не замечает туалета графа.

Несколько минут прошли во взаимно холодных восклицаниях. Наконец, Мизя начала много болтать и смеяться.

— А, а! Я забыла спросить тебя, папа: ты должен был получить известие от Альфреда, когда же он воротится?

Граф, взглянув на нее без выражения и холодно, отвечал:

— Вчера я получил письмо, что он уже в дороге.

— Почему же ты мне сейчас же этого не сказал?

— Что же тут важного, милая Мизя?

— Надеюсь, Альфред мне брат! Столько лет не видались, а ты еще спрашиваешь, что тут важного? Право, папа, ты удивляешь меня… И, наконец, он будущий жених мой, не правда ли?

И она начала смеяться, глядя в глаза отцу. Граф нахмурился, а пани Дерош устремила украдкой на него испытующий взор.

— Не отвечаешь, папа! — повторила Мизя, смеясь. — Стыдишься?

— Что мне тебе отвечать, моя милая, — с принужденным смехом сказал граф. — Скоро приедет Альфред.

— Но где же его письмо? Почему же ты мне его не показал?

— Ничего там нет любопытного, — сухо отвечал отец.

— Для тебя нет, а для меня, может быть, есть. Где оно? Я хочу его непременно прочесть. Я женщина, я любопытна. В твоем кабинете? — спросила она, приподнимаясь.

— После сыщу.

— Ни я хочу сейчас, папа, я хочу!

— О, избалованное дитятко!

— Сам избаловал меня, так и сноси все теперь и слушайся твою Мизю. Итак, где письмо?

— В моей комнате, — сказал отец.

Мизя быстро вскочила и побежала.

Граф сказал с улыбкой, обращаясь к пани Дерош:

— Что за беспокойное создание!

— Это ангел! — отвечала француженка.