Говоря это, они вступили на порог. Посреди избы, на сыром полу и на клочке сена, лежала Зоя, скорчившаяся и покрытая худой сермягой. Трудно было ее узнать, так было искажено и изнурено слабостью румяное и полное жизни лицо ее. Потухшие глаза едва блистали, щеки почернели и впали, судорожно сжатые руки старались как будто укрыть сермягой обнаженные плечи, открытые уста, казалось, как будто жаждали воздуха, и помутившиеся взоры блуждали по избе. Изредка она тихо стонала и говорила:

— Воды! Воды! Холодно! Жжет меня, холодно! Матушка, покрой! А!.. Понесите меня куда-нибудь в теплое место. Никого нет, все умерли! Иисусе Христе, смилуйся надо мной.

Братья смотрели на нее со слезами.

— Если бы ей дать чего теплого? — сказал Ванька. — Говорят, что это помогает.

— Но откуда же взять огня?

— Можно развести.

— Но из чего же? Дров нет.

— Есть забор.

Ванька вышел, и вскоре послышался треск перед избой, через минуту он явился с вязанкой на плечах. Внеся дрова, он сел, почувствовал слабость, в глазах у него потемнело, и он весь затрясся.

— Знаешь ли, Федька, — сказал он, — мне что-то дурно.

— И тебе?

— Ох, холодно, — отвечал Иван, — внутри холодно. Точно ветер ходит по мне, и пальцы окоченели. Но все-таки разведу огонь, потому что Зое нужно что-нибудь теплое. Она давно уже слаба. Может, и выздоровеет.

Проговорив последние слова, он дотащился до печки, через силу добыл огня и начал его раздувать, но промокший от дождя кусок забора не зажигался. Пришлось раздобыть сухую доску, и огонь в ту же минуту запылал ярким пламенем. Больная повернула глаза на огонь и не спускала их с него. Ванька поставил к огню горшок воды, а Федька уселся напротив сестры, опершись на руку, и плакал.

Несколько голосов послышалось на улице, Федька выглянул в узкое окошечко и увидал, что пара волов тащила воз, на нем колыхались три рядом поставленных и сбитых из неровных досок гроба, старичок правил волами, а полунагой, босой и плачущий ребенок цеплялся за воз и горько рыдал.

— Уж это остальные из той хаты! — сказал Федька.

— Трое?

— Да, трое! Только Роман жив еще и волов погоняет, а за ним идет его внучок.

Пока Федька говорил, вдруг воз остановился и раздался пронзительный крик, а потом громкий детский плач.

— А это что? — спросил Ванька, который не отходил от огня.

— Что? Старый Роман упал и лежит, ребенок бросился на него, а волы стали с гробами. Что ж, мы так и бросим старого Романа?

— А что ж нам с ним делать?

— У нас, кажется, теперь достаточно места, — сказал Федька, — внесем его сюда, а потом я отвезу мертвых и похороню их.

Ванька не отвечал ни слова, только встал и, дрожа от холода, отправился к дверям. В это время Зоя завопила:

— Не оставляйте меня! Не покидайте!

— Сейчас воротимся, — сказал Федька.

Выйдя на улицу, они увидали перед самыми воротами избы лежавшего старого, седобородого Романа, синего и едва живого, на остывшей его груди лежал последний его внучок, обняв шею его своими ручонками и призывая его жалобным голосом. Два черных вола стояли, опустив головы и дергая воз в разные стороны. Косматый худой пес выл под возом.

Ослабевшие от болезни, труда и лишений Федька с Ванькой едва могли приподнять старика и, внеся его в светелку, положили на пустую кровать и укрыли.

Федька, взяв заступ, сказал брату:

— Смотри за больными, а я пойду погребать умерших.

Ребенок уселся у постели в беспамятстве находившегося старика и надрывался от слез. Ванька грелся у огня и согревал воду.