Первый раз он прикоснулся к ее руке. Бедная Марина первый раз почувствовала его так близко подле себя. Приятное упоение вскружило ей голову, глаза полузакрылись и подернулись влагой, уста улыбались, руки от прикосновения его охолодели и дрожали. А Остап был холоден, как камень, на котором они сидели. Трепет Марины не тронул его душу, в которой было одно чувство грустного сострадания. В эту минуту он совершал преступление, обдумывая, как воспользоваться этой чистой и восторженной любовью для своих эгоистических целей. О, если б она знала, что она только средство для выполнения выдуманных приличий?!

Смущенная и разгоревшаяся Марина подняла на него глаза, надеясь найти в нем сочувствие. Но от взгляда Остапа повеяло холодным замыслом. Стыд объял ее, и она горько заплакала. Она хотела смерти прежде разочарования и унижения и вскочила. Остап тихо удержал ее за руку.

— Марина, — сказал он голосом, которому она была послушна как ребенок, — я вижу, что тебе, может быть, немного и жаль меня?

— Немного! — шепнула девушка с досадой. — Ты говоришь — немного? Зачем шутить? Зачем лгать? Я бы хотела умереть сейчас же, мне тяжело жить без тебя.

— Свет велик, людей много, тебе так кажется сегодня, завтра ты забудешь, — сказал не без волнения Бондарчук.

— Женщина не забывает.

— Пока любит, — грустно отвечал Остап.

Но Марина не слыхала его слов, она была вне себя.

— Разве немного потоскуешь обо мне? — спросил он снова.

Девушка молчала.

— Но через месяц, через два, через четыре, придут сваты из соседней деревни от Вуйта, от Тимона, от старосты из богатой хаты, от имени пригожего парня, и Марина выйдет замуж.

— Нет! — коротко, но решительно отвечала она, поднимая глаза.

— А родители прикажут?

— Не прикажут, а если бы и стали настаивать, то упаду к ногам их и упрошу их.

— А пан прикажет?

— Убегу, а замуж не пойду.

— Почему?

— К чему лгать? К чему далее лукавить? — воскликнула она с жаром. — Не пойду ни за кого, потому что не пойду за Остапа.

— Но Остапа не будет?

— Буду ждать, когда воротится.

— А если не воротится?

— А разве жизнь долга? Длинны дни, а жизнь коротка, — проговорила она тихо.

— А если бы, — сказал нерешительно и медленно Остап, — если бы Остап перед отъездом пошел к твоему отцу и матери и попросил бы у них руки твоей и повел бы тебя в церковь?

У девушки занялся дух, она кинулась к нему на шею, и крик, дивный, дикий, вырвался из ее груди.

— Послушай, — холодно и с грустью сказал Остап, — ты будешь моею женою, но надолго должна будешь остаться одна, потому что я обязан отлучиться отсюда. Взять тебя с собой не могу, да и сам не знаю, ворочусь ли.

— Но к чему же, — печально спросила Марина, — взглянуть на солнышко и потом навеки ослепнуть?

— Кто же знает? Может, и вернусь, и будем вместе жить на хуторе…

Он не договорил, потому что жизнь, которая для Марины была светлым солнцем, казалась ему черной тучей.

Марина была почти как помешанная: в ее голове мешались черные и ясные мысли, надежда и страх, она не понимала, что с нею делалось, не могла объяснить себе слов возлюбленного, ни обещаний его, ни угроз, которые в них звучали. Остап в это время рассчитывал, страдал и терпел, мысль его была в другом месте. Он говорил сам себе:

— Ни в ее, ни в моем сердце не погасло еще то чувство, которое в обыкновенных случаях разжигается только молодостью, а с годами медленно угасает.