Впервые на своей памяти Бак Уильямс лишился дара речи. Рейфорд был убежден, что он не сумел убедить журналиста. Он надеялся только на то, что тот окажется достаточно проницательным, чтобы понять то, что он говорил, точно его процитировать и представить его взгляды хотя бы таким образом, чтобы читатели захотели заглянуть в Библию. Ему казалось очевидным, что лично Уильямс это не принял. Если бы Рейфорда спросили, он бы сказал, что Уильямс пытается спрятать ухмылку или что его все это просто позабавило или развлекло, так что поэтому он затрудняется выразить свое отношение ко всему сказанному.

Тут Рейфорд вспомнил, что он планировал действовать через Хлою, надеясь, что она сумеет высказаться, так чтобы повлиять на читателей, если это дойдет до публикации. Если Камерон Уильямс думал, что Рейфорд вообще не от мира сего, он мог бы уйти, оставив все эти бредовые идеи.

Бак так и не сумел дать связный ответ. Он чувствовал озноб, но вместе с тем его бросало в жар, он обливался потом. Что же с ним произошло? Он кое-как произнес полушепотом: «Благодарю вас за проведенное время и обед. Я обращусь к вам, когда буду готовить к цитированию то, что услышал от вас». Конечно, это были пустые слова. Он сказал это только для того, чтобы иметь повод для новой встречи с пилотом. У него могли возникнуть новые вопросы, но обычно он не показывал тем, кого интервьюировал, цитаты из интервью. Он доверял своему магнитофону и своей памяти. Его еще ни разу не обвинили в неточном изложении.

Уходя, Бак оглянулся на капитана и увидел странную улыбку на его лице. Что это было? Разочарование? Да, он явно был разочарован.

Бак вдруг вспомнил, с кем он имел дело. Это был умный, образованный человек, безусловно, он знал, что репортеры никогда не свергются со своими источниками. Наверно, он подумал, что журналист просто отмахнулся от него.

«Ошибка новичка, Бак, — упрекнул он себя. — Ты недооценил свой источник».

Когда Бак собирал свою аппаратуру, он заметил, что Хлоя плачет. По ее лицу текли слезы. Что с этими женщинами? Хетти Дерхем пришла заплаканная после разговора с капитаном, теперь Хлоя.

В чем дело? Бак мог что-то предположить, по крайней мере, в отношении Хлои. Неудивительно, если она плакала потому, что ее тронули искренность и откровенность ее отца. У Бака у самого комок встал в горле. Впервые после того, как он лежал лицом к земле во время нордландской атаки в Израиле, ему захотелось найти уединенное место, чтобы расплакаться.

— Могу я задать еще один вопрос не для записи — спросил он. — О чем вы с Хетти говорили в клубе, днем?

— Бак, — резко сказала Хетти, — это не ваше…

— Нет, если вы не хотите, я пойму, — сказал Бак. — Просто мне интересно.

— Это были личные дела, — ответил капитан.

— Понятно.

— Но, Хетти, ничего страшного не случится, если мы расскажем ему, как ты считаешь? Она пожала плечами.

— Не для записи, Хетти, — сказал Бак. — Вы не возражаете, если я спрошу о вашей реакции на все эти события?

— Почему не для записи? — огрызнулась Хетти. — Мнение пилота интересно, а мнение стюардессы — нет?

— Я могу записать, если хотите, — ответил тот. — Просто я не подумал, что у вас есть желание быть записанной.

— Нет, не хочу. Я просто хотела, чтобы меня спросили. А теперь уже слишком поздно.

— Так вам не хочется сказать о том, что вы думаете…

— Ну, ладно, я скажу.