Я не помню, сколько времени я еще читал, когда почувствовал какое-то движение в постели, мне показалось, что она встала. Я подумал, что жена пошла в ванную, надеясь, что она проснется не настолько, чтобы ворчать на меня, чтобы я погасил свет. Она была такая легонькая, и меня не удивило, что я не услышал ее шагов. К тому же я погрузился в свое чтение. Только через несколько минут я позвал ее: «Дорогая, с тобой все в порядке?», но ничего не услышал в ответ. Я засомневался, не показалось ли мне, что она вставала. Я обернулся, но ее не было. Поэтому я снова позвал ее. Я подумал, что она могла пойти посмотреть детей, но обычно она спит так крепко, что идет к ним только тогда, когда что-то слышит у них. Прошла еще пара минут, пока я не повернулся и не заметил, что она не просто ушла, а натянула покрывало на подушку. Представляете, что я подумал? Я заподозрил, что ее очень расстроило мое эгоистичное поведение, и она решила не дожидаться, когда я погашу свет, и пошла спать на диван.

Я как примерный муж отправился разыскивать ее, чтобы извиниться и попросить ее вернуться в постель. Конечно, вы понимаете, что произошло на самом деле. На диване ее не оказалось. Не было ее и в ванной. Я принялся заглядывать в комнаты детей и шепотом звать ее, решив, что она убаюкивает кого-нибудь из них. Ничего. Света не было во всем доме. Он был только у моего изголовья. Я не стал громко звать ее, чтобы не будить детей, поэтому я включил свет в холле и снова принялся заглядывать в комнаты детей. Стыдно сказать, но я ни о чем не догадывался, до тех пор пока не заметил, что двоих старших детей нет в постелях. Иногда им приходило в голову отправиться в комнату младшего и спать там на полу. И я подумал, что они и на этот раз там.

Потом мне пришло в голову, что жена зачем-то взяла одного или обоих на кухню. Честно говоря, я был сначала просто слегка смущен тем, что не могу понять, что же происходит в доме в середине ночи. «Но когда я обнаружил, что и маленького нет в колыбели, я включил свет и громко позвал жену. Ответа не было. Но тут я обратил внимание на пижаму маленького в колыбели. И лишь тогда понял. Я понял все. Внезапно пришло прозрение. Я перебегал из комнаты в комнату, сдергивал с постелей покрывала, находил пижамы детей. Я уже был напуган, когда сдернул покрывало с той стороны постели, где обычно спала жена, и увидел на подушке ее ночную рубашку, кольца и даже шпильки.

Рейфорд боролся со слезами, вспоминая собственные переживания. Барнс глубоко вздохнул, вытирая глаза.

— Я принялся обзванивать всех, — сказал он. — Начал с пастора, но, конечно, услышал автоответчик. Еще пара звонков с тем же результатом. Я схватил церковный телефонный справочник и начал искать телефоны пожилых людей, которые, по моему мнению, должны были чураться новомодных отвечающих машин, и наверняка не стали обзаводиться ими. Я принялся набирать их телефоны — тоже никаких ответов. Я уже понимал бессмысленность поисков. Однако смутно сознавая свои мотивы, я выбежал из дома и поехал на машине в церковь. Там была Лоретта, она сидела в машине прямо в халате с волосами, закрученными на бигуди, и плакала горькими слезами. Мы прошли к церковному входу и сели около клумбы, плача и поддерживая друг друга. Мы уже сознавали, что на самом деле произошло. В течение получаса появилось еще несколько человек. Мы выражали соболезнования друг другу и думали о том, что делать дальше. Тогда кто-то вспомнил о кассете пастора с проповедью о восхищении.

— Что это? — спросила Хлоя.

— Излюбленной темой проповедей нашего старшего пастора было пришествие Христа для того, чтобы восхитить Свою Церковь, взять с Собой верующих, скончавшихся и живых, на небеса еще до наступления периода скорби на земле.