|
Пот струился у него со лба и по спине. Он говорил: «Я не буду убивать!» И считал, что принял образцовое решение. И правда, оно было образцовое, примерное. Но этот пример был никому не нужен. Никто не мог позволить себе роскошь следовать ему. Где бы вы ни были, везде оказывался преступник, которого следовало уничтожить: на «Блоссоме» – Барт, на острове – Маклеод… и Тими! «Тими, которого я убил. Никто не мог последовать моему примеру! Даже я сам!»
– Адамо! – послышался голос Ивоа. Он вернулся в дом нетвердыми шагами, как будто перенес удар. Он испытывал такое же болезненное чувство беспомощности, как в тот день, когда Уилли ударил его по лицу. Вытянувшись рядом с Ивоа, он, прежде чем положить руку ей под голову, машинально собрал ее волосы и откинул на подушку. – Ты недоволен? – спросила Ивоа. На сдержанном языке Ивоа это означало: «Ты несчастлив?» Парсел отрицательно качнул головой, но она все смотрела на него, и он проговорил: – У меня в голове заботы о Ропати. – Почему? – На пироге. Когда мы будем в море. – Я об этом думала, – сказала Ивоа. И продолжала: – Надо его отдать. Он приподнялся и растерянно поглядел на нее, ошеломленный. – Отдать!? – Да, – сказала она спокойно, а слезы струились у нее по щекам. – Отдать Ропати! – вскричал Парсел. – Перед нашим отъездом. Было разительное несоответствие между ее слезами и спокойным голосом. – Я уже думала, – повторила она. – Что же ты надумала? – Быть может, когда мы будем в пироге, стихнет ветер. А каждый день надо есть. И придет день, когда ничего не останется. И у Ивоа не будет молока… Помолчав, он сказал: – А кто будет кормить Ропати на острове? – Ваа. – Но мы отправимся через две недели. – Нет, – сказала Ивоа, – не раньше, чем Ваа родит. Я по – просила Тетаити. Парсел сухо сказал: – Ты уже все устроила? – Адамо сердится? – спросила она, прижимаясь к нему и поднимая голову, чтобы заглянуть ему в глаза. – Да. – Почему? – Ты решаешь сама, и все знают, кроме меня. – Никто не знает, кроме Тетаити, – живо возразила она. – Мне же надо было спросить Тетаити, прежде чем говорить с тобой. И вовсе не Ивоа решает, – добавила она, порывисто прижимаясь к нему всем телом, – решает мой танэ. Он сознавал, что гнев его несправедлив, но не мог справиться с собой. Он высвободился из объятий Ивоа, встал и прошелся по комнате. Она права, тысячу раз права: месячный ребенок в шлюпке! Холод, бури, голод… – Кому ты хочешь его отдать ? – спросил он резко. – Омаате. И на это нечего было возразить. Ноги его ослабели и подгибались. Он сел на пороге раздвижной двери и прислонился головой к косяку. – Адамо, – послышался голос Ивоа у него за спиной. Он не ответил. – Адамо! Он не находил в себе силы ответить. Она была так мужественна, достойна восхищения, но в эту минуту он безрассудно, бессмысленно сердился на нее. «Как будто все это не по моей вине! – подумал он вдруг, и, словно молния, его пронзило горе и раскаяние. – Эти убитые! Этот отъезд! Все по моей вине!» Он слышал, как Ивоа тихонько плачет позади него. Он вернулся и снова лег рядом с ней. По мере того как отъезд Парсела приближался, среди ваине обнаруживалось недовольство, даже среди тех, кто жил в «па». |
