Ваа немедленно перешла к действию. Она направилась прямо к Тетаити, стала перед ним на своих крепких, коротких ногах, обеими руками поддерживая живот, и разразилась потоком яростных упреков.

Тетаити, сидевший на пороге раздвижной двери и укачивавший Ропати, даже не поднял глаз. Когда Ваа кончила, он встал, передал младенца матери, отвесил Ваа пощечину, впрочем не очень сильную, и, повернувшись к женщинам, обратился к ним в самом твердом тоне. Он принял решение относительно перитани и, что бы ему ни говорили, не изменит своего решения. Он, конечно, знает, что легче заставить осьминога выпустить добычу, чем заставить женщину замолчать. Но если ваине будут упорствовать и распускать языки в его присутствии, то он уйдет и будет жить один на горе и спустится вниз лишь затем, чтобы убедиться, что Адамо уехал.

Эти слова заставили женщин замолчать, и замолчать надолго. Но оставались еще взгляды, вздохи, слезы, горестные кивки головой… И как только Тетаити появлялся, все эти средства немедленно пускались в ход.

Неделю спустя после инцидента, вызванного Ваа, Парсел увидел Тетаити, подходившего к гроту. Не поклонившись, он быстро обошел вокруг шлюпки и сказал, не глядя на Парсела:

– Пирога готова?

Парсела рассердило это резкое вступление. Он взял рашпиль из ящика с инструментами и принялся закруглять планшир. Через секунду он искоса взглянул на Тетаити, увидел, что тот ждет ответа, стоя против него, и сухо бросил:

– Почти.

– Чего еще не хватает?

– Я ее окрашу, обобью парусиной, снова окрашу – и тогда все будет готово.

Последовало молчание; слышался только монотонный скрежет рашпиля по дереву.

– Зачем парусина?

– Чтобы вода не проникала в шлюпку.

Тетаити провел рукой по крыше.

– Но пирога может плавать и так?

– Да.

Помолчав, Тетаити сказал:

– Хорошо, завтра мы ее испробуем.

– Мы? – переспросил Парсел, поднимая голову и с недоумением глядя на Тетаити.

– Ты и я, – бесстрастно ответил Тетаити.

Он резко повернулся, вышел из грота, бросив через плечо:

– Завтра во время прилива, – и исчез.

Вернувшись вечером домой, Парсел ни слова не сказал ванне об этой сцене и по их поведению понял, что Тетаити им тоже ничего не говорил. Но когда стемнело и женщины разошлись по домам, он отправился вместе с Ивоа к Омаате.

Два доэ‑доэ, по одному перед каждым окном, горели в комнате, чтобы отогнать тупапау. Но это было просто соблюдением ритуала: луна светила так ярко, что было видно как днем. Омаата спала, держа Итию в объятиях, словно ребенка. Ее тяжелое тело прогибало кровать, и казалось, что она спит особенно крепким сном.

Парсел коснулся ее щеки, и она тотчас открыла глаза. Хотя глаза у нее были под стать ее росту и размерам лица, Парсел каждый раз удивлялся: они казались ему огромными.

– Адамо, – улыбнулась она.

Итиа тоже проснулась. Маленькая, кругленькая, она, мигая, смотрела на вошедших и вдруг, вскочив с кровати, бросилась на шею Адамо. Она радовалась, как ребенок: ведь Адамо неожиданно появился перед ними, когда она никак не думала его увидеть.

Парсел рассказал о своей беседе с Тетаити.

– Может быть, – заметила Итиа, глаза ее еще сияли от неожиданной радости, – может быть, он поплывет с тобой на пироге, сбросит тебя в море, вернется и скажет: «Несчастный случай».

– Я уже так думала, – сказала Ивоа.

Омаата поднялась на локте, и все ее мускулы и округлые очертания тела ожили.

– Он наложил табу.

– Он очень хитрый, – возразила Ивоа.