– Вот, что и требовалось доказать, – Орехов небрежно щелкнул двумя пальцами по распечатке радиограммы. – Если перевести эту хрень на нормальный язык, то получится такая штука: дуй-ка ты, дорогой Сергей Викторович, домой в Россию-матушку! Так что, капитан, насчет чемодана я угадал. В общем, у нас в модуле где-то была припрятана замечательная емкость с подходящей жидкостью – думаю, настало ее время. Будем отвальную пьянствовать!

Насчет «отвальной пьянки» Орехов слегка преувеличил: громкого и шумного праздника со слезами на глазах не получилось – всего лишь посидели вечерком, выпили по граммов триста из заветных емкостей, которых оказалось целых две. Для двоих здоровых мужиков не так уж и много. Посидели, поговорили. Естественно, чисто по-русски пообещали писать друг другу и вообще… Это «вообще», как водится, включало в себя многое: и обещание не забывать старых товарищей, и нормальное мужское уважение к братьям по оружию, и даже твердое слово непременно помочь в чем угодно, если судьбе будет угодно еще разок столкнуть друзей в будущем.

Наутро Орехов минут за двадцать сложил свои немудреные пожитки, попил крепкого чайку, без особого сожаления окинул взглядом свою комнатушку в модуле и по обычаю присел на дорожку. Через часок подполковнику, по договоренности с местными летунами, следовало забраться в вертушку и отправиться в Аддис-Абебу, а уж оттуда прямиком в столицу бывшего Союза, а ныне Российской Федерации.

Неожиданно для себя Сергей вдруг ощутил легкую грусть и понял, что ему это расставание с жаркой и пыльной Эфиопией, с центром, где он провел много дней, обучая темнокожих коммандос премудростям военного дела и каждодневно с ностальгией вспоминая о далекой заснеженной России, доставляет не много радости. Так уж устроен человек, что, даже покидая вроде бы и опостылевшую больничную палату, он ловит себя на мысли, что будет какое-то время откровенно скучать по людям, с которыми провел сколько-то дней вместе.

– Здорово, Викторович! – появившийся на пороге комнаты Дрогов был собран, свеж и по-командирски энергичен. – Как самочувствие? Головка небось бо-бо малость? На-ка, я тут тебе пивка пузырек принес – только что из холодильничка.

– Хороший ты парень, капитан, – Орехов добродушно усмехнулся, ловко сковырнул с бутылки пробку и без стеснения присосался к горлышку. – Вах, спасиб, дарагой, савсэм хорошо пошло! Ну что, слез лить мы не будем – давай краба, да поеду я к летунам. Там, наверное, вертушка уже лопастями помахивает. Как там у классика: «В Москву, в Москву!» За пряниками, блин…

– Товарищ подполковник, там ребята на плацу построились, – сменив тон, негромко сказал Дрогов, кивая куда-то в сторону. – Наверное, проститься надо бы – все-таки вы не один день с ними прослужили. И ценят они вас, уважают – точно говорю, сам не раз слышал.

– Уважают, говоришь? – Сергей аккуратно поставил опустевшую бутылку на стол и согласно повел головой. – Это хорошо, правильно. Да о чем разговор – конечно, подосвиданькаемся. А точнее – попрощаемся. Слово-то какое паскудное… Ладно, давай, капитан, вперед, к нашим темненьким рейнджерам!

Строй из полусотни темнокожих парней самого разного возраста выглядел молчаливо и внушительно. Пятнистый коричневато-зеленый камуфляж, берцы, черные береты. После команды сержанта из местных коммандос стали по стойке «смирно» и, как обычно на утреннем разводе, поприветствовали командира, начальника и инструктора в лице подполковника Орехова. Сергей молча прошелся вдоль строя, не без грустинки в глазах всматриваясь в лица теперь уже не подвластных ему курсантов, с которыми он пролил не один литр пота на занятиях и учениях.