Далеко идти не пришлось.

За кустами сирени обнаружилась беседка, а в ней — еще один пациент. Мужчина в полосатом пижамном костюме стоял у мольберта с карандашом в руке, никак не решаясь начать рисунок, и, что именно в нем неправильно, Фаулер понял не сразу. Лишь обойдя беседку и взглянув на художника с другой стороны, увидел, что глаза у того завязаны платком.

— Вот! — возмутился полковник. — Вы должны арестовать его! Это же совершенно неправильно! Так нельзя!

— Можно, — спокойно откликнулся человек из беседки.

И начал… Нет, не рисовать — беспорядочно водить карандашом по бумаге.

Чего еще ждать от психа?

— Невероятная наглость! — продолжал негодовать полковник. — Вы умерли? Так отправляйтесь на кладбище! Или хотя бы ведите себя как приличный покойник!

Почему Фаулер не ушел?

Не смог.

Было во всем этом что-то действительно неправильное. И в возмущении усатого полковника. И в человеке в пижаме. И в рисунке.

Да, это все-таки был рисунок. Непрерывная кривая, изогнутая и изломанная сотни, тысячи, а то и сотни тысяч раз, превращалась в портрет. Женский. Достаточно четкий, чтобы по нему опознать ту, что изображена на нем. Фаулер точно опознал бы…

Но художник, сорвав повязку, придирчиво всмотрелся в рисунок, и смятый лист полетел на пол.

— Так-то лучше, — успокоился полковник. — Но все же вы — неправильный мертвец.

— Да, — глухо отозвались из беседки. — Я знаю.

— Почему вы — мертвец? — вмешался в странный диалог Фаулер.

— Потому что я умер, — ответил художник. Он был далеко еще не стар. Худ. Небрит, отчего казалось, что лицо его измазано угольной пылью. В темных волосах, остриженных коротко и неровно, поблескивала седина, а тонкие пальцы с обгрызенными ногтями нервно подрагивали. — Погиб весной шестнадцатого года.

— Вам повезло, — неожиданно для себя вывел Фаулер. — Могли дожить до лета.

— О, лето шестнадцатого! — подхватил полковник. — Ликардийская коса, да…

Художник молчал. Не дожившим в тот год до лета нечего вспомнить о Ликардии.

— Лейтенант. — Доктор Эверет, словно из воздуха появившийся рядом с беседкой, укоризненно покачал головой. — Я не вижу тут миз Кейдн.

— Простите, я…

— Я вас провожу, — доброжелательно улыбнулся доктор.

Почти дойдя с ним до ворот, Фаулер отважился на вопрос:

— Тот человек назвал себя мертвецом. Почему?

Эверет мог прикрыться врачебной тайной. Но не стал.

— Так бывает, — проговорил медленно. — Наш разум — это механизм, и иногда он дает сбой. Тот человек действительно мог погибнуть на войне. Получил тяжелое ранение… Но его вылечили, причем довольно быстро, и за несколько месяцев он, как говорят, вернулся в строй. Прошел всю войну, был представлен к наградам. После — демобилизован. Начал обустраиваться в мирной жизни, встретил прекрасную девушку… А потом что-то случилось, и разум вернул его в момент ранения и создал некую новую реальность, в которой никто не пришел на помощь. И человек умер. В своем воображении, естественно. Но тем не менее… Некоторое время он и вел себя как умерший. Не ел, не пил, не реагировал на происходящее вокруг. Имел все шансы превратить болезненную фантазию в реальность. Но его удалось поднять на ноги… так сказать… Однако сознание продолжает противиться тому факту, что он жив. Он не помнит, что было с ним после ранения. Не ест, не пьет и не спит, если этому не поспособствовать.