— Но…

— Я хотела бы отдохнуть, простите. Если у вас больше нет вопросов…

Он остановился в дверях. Обернулся.

— Всего один, миз Аллен. Почему вы согласились признать себя виновной?

Этого вопроса Марти не ждала, но и врасплох он ее не застал.

— Потому что я виновна, — ответила она с кроткой улыбкой. — Но я раскаялась и обещаю никогда не повторять прежних ошибок.

Разочарование, промелькнувшее во взгляде Фаулера при прощании, было ей непонятно. Ведь говорила она совершенно искренне.

Виновна, да.

В глупости.

В недальновидности.

В детской мечтательности, от которой к двадцати пяти годам другие уже избавляются, а Марти — не смогла. Слишком долго до этого приучала себя во что бы то ни стало верить в лучшее.

И Томми казался таким же мечтателем.

Он был на три года старше ее и почти на две головы выше. Темноволосый, зеленоглазый. Красивый, как статуи древних богов из альбомов, что он таскал с собой в папках с чертежами в память о мирной жизни…

В той жизни Томми был архитектором. Вместе с друзьями по университету работал над проектом нового выставочного центра. В первый день войны с теми же друзьями написал прошение о зачислении в инженерные войска. Добровольно, ведь повестку Томасу Энтони Стайну, лорду истинной крови, не прислали бы. Скорее его отговаривали бы, предлагали бы остаться в столице или отправиться на Священный Архипелаг… Но в роду Стайнов хватало наследников, чтобы всерьез переживать о судьбе младшего и последнего в очереди.

Все это Марти узнала далеко не сразу. Где-то через месяц после знакомства. А в первую встречу они и не разговаривали толком. Томми лежал на столе, а Марти стояла над ним со скальпелем…

На фронт она тоже попала добровольцем. Ушла с последнего курса медицинского и диплом получить не успела, но на второй год войны это никого уже не интересовало, и Мартина Аллен официально числилась хирургом полкового госпиталя.

После Томми сказал, что испугался, когда ее увидел. Худенькая и невысокая, с узким личиком и спрятанными под косынку волосами, она показалась ему совсем юной девчонкой, которая понятия не имеет, что делать. А Марти так и не призналась ему, что на самом деле тогда растерялась. Дважды.

В первый раз, когда увидела его ноги.

Жидкий огонь был одной из последних вражеских разработок. Дарнийцы заряжали им снаряды или разливали по земле, и та превращалась в смертельную ловушку… Томми повезло, что он не потерял сознание от боли и успел выбраться из очага до того, как огонь поднялся выше и распространился по всему телу, но ступни и голени выглядели воистину жутко. Три ожога в одном: термический, химический и магический…

Во второй — когда поняла, что наркоз не действует.

Лорды истинной крови невосприимчивы к анестетикам. Но разве Марти думала, что перед ней лорд? Лорд инженер-капитан? Она такого и в самых безумных фантазиях не представила бы. И дозу для инъекций взяла максимальную. Выждала положенное время и, уверенная, что все идет как надо, начала срезать остатки расплавленных сапог, обгоревшую ткань и лоскуты сварившейся кожи…

Тогда и увидела, что глаза у инженера зеленые. И открыты. По щекам слезы текут, а по подбородку — кровь тонкой струйкой из прокушенной губы.

У лордов болевой порог выше, чем у магов вне родов, не говоря уж о неодаренных, но все же не настолько, чтобы резать их на живую… А Марти резала. Выхода другого не было. Сон сплести у нее не вышло бы, а глушилки, как назло, оказались разряжены.

— Потерплю, — сказал Томми, когда она выпалила это скороговоркой. — Если… согласишься сходить со мной на свидание…

Марти не знала, сможет ли он вообще ходить, но в тот момент решила, что сделает для этого все возможное.