Повинуясь требовательному жесту капитана, он замолчал. Сверху, из библиотеки, донеслось пение. Горевой под аккомпанемент гитары исполнял романс. Слова едва угадывались. Но одну фразу Арташов разобрал. Не веря своим ушам, он, будто завороженный, принялся подниматься по лестнице, навстречу музыке. Стали хорошо различимы и гитарные переборы, и поощрительные реплики баронессы и Невельской. В ожидании второго куплета Арташов затаился. Может, всё-таки послышалось? Горевой артистично кашлянул и продолжил:

«Разлюби меня, Муза печали. Полюби меня, Муза любви, на осклизлом житейском причале мой оставшийся путь присоли.»

Сердце Арташова заколотилось. Это были его стихи. Нигде и никогда не печатавшиеся. И читал он их только одному человеку. Одному-единственному на всём земном шаре. Прыжками преодолел он оставшиеся пролеты и влетел в библиотеку. При виде кадыка, судорожно двигающегося на шее гостя, Горевой опасливо прервался: — Что-то не так? — Откуда?.. — прохрипел Арташов. — Музыка, извините, моего скромного сочинения. Балуюсь. Арташов отчаянно замотал головой. — А, так вы о стихах? — Горевой замялся. — Где-то подслушал. — Как ни странно, написал один из ваших, — вступилась баронесса. — Видно, не до конца еще убили способность чувствовать. Вам, похоже, они тоже знакомы? — Тоже, — сдавленно подтвердил Арташов. — Так откуда? Глаза по-женски чуткой Невельской вспыхнули догадкой. — Так вы — Женя! — выдохнула она. — Господи! Это же тот самый Женя! — сообщила она баронессе и Горевому, сердясь на их непонятливость. Сомнений больше не оставалось. — Где она?! — в нетерпении выкрикнул Арташов. — Скажите наконец, жива хоть?! — Да Бог с вами! — Невельская всплеснула руками. — Жива, конечно. Во флигеле, со старшими воспитанницами. Она смутилась: — Мы побоялись сказать. Мало ли что. Все-таки солдатня. Договорились от греха подальше перепрятать вглубь острова. Как раз сегодня должны уехать. — Быть может, их уже увезли, — баронесса, прищурившись, посмотрела на часы. Арташов, не слушая более, сыпанул вниз, так что поджидавший Сашка едва успел отскочить в сторону. Подхватив автомат, Сашка припустил за командиром. Следом, поддерживаемая Горевым, засеменила по лестнице Невельская. Оставшаяся в одиночестве баронесса поколебалась, но любопытство одолело и ее — двинулась следом. Двухэтажный флигель для обслуги находился в стороне, противоположной каретному сараю, где разместили роту. Сокращая путь, Арташов перемахнул через палисадник с развешанными пучками красного перца, вспугнув при этом стайку тощих фазанов, и взлетел на крыльцо. Через распахнутые двери увидел стол, за которым обедали пятеро воспитанниц. В отличие от тех, кого приходилось видеть ему раньше, это были барышни четырнадцати— семнадцати лет с оформившимися фигурами. Впрочем, по судорожным, неуверенным движениям рук, которыми придвигали они тарелки или искали хлеб, было понятно, что, как и прочие воспитанницы, они слепы.

У стола, вполоборота, с котелком в руках стояла молодая женщина с волосами, убранными под платок, в сером платье и передничке. Она что-то оживленно рассказывала воспитанницам. Слова ее не доносились до двери. Но нежная, щебечущая нотка, в которую они сливались, была до щемящего зуда знакома Арташову.

Волна предвкушения подхватила его.

Он стремительно шагнул внутрь.

Девушка на раздаче встревоженно обернулась на шум, карие глаза ее распахнулись, рот приоткрылся, котелок выскочил из рук, шмякнулся о стол, дымящиеся картофелины вывалились на скатерть и покатились по покатой поверхности.