Стрельбой Джек и занимался почти каждый день, непосредственно руководя ей, используя различные расчеты: иногда только из офицеров, сам возглавляя их (как же он любил лично навести орудие!), иногда из мичманов, но чаще всего — беря две крайности нижней палубы: первых и вторых наводчиков на одной и придурков и полных увальней на другой, в надежде, что лучшие могут стать еще лучше, а худшие, по крайней мере, достаточно хорошо изучат процесс, чтобы стать хоть немного полезными. Эта пальба из кормовых ретирадных пушек имела большое преимущество, позволяя расстреливать пустые бочки, качающиеся далеко в кильватерном следе, так, чтобы те, кто целился по ним, видел результат наводки при разной дальности, и все это не останавливая корабль для буксировки мишени шлюпками.

С другой стороны, это привело каюту в состояние разрухи. Большинство капитанских стюардов зарыдали бы, видя, как их труды по созданию уюта открыты всем ветрам, а лелеемая медь, покраска, клетчатая парусина, палуба, окна закопчены, как после сражения. Киллик, закосневший в неповиновении и немой дерзости, потворствуемый по старой памяти и ставший законченным тираном, являлся, возможно, самым придирчивым стюардом на ранговых кораблях, Аттилой для уборщиков и корабельных юнг, находившихся в его распоряжении, и источником беспокойства капитана.

Но Джеку удачливо пришло в голову пригласить его сделать первый выстрел, и после этого блеск каюты можно было крушить: опорные кольца и металлические люльки могли портить клетчатые скатерти, сетки оббитых ядер, мокрые банники и закопченные клинья могли разрушать неизменную симметрию гостиной, украшенной саблями на одном борту и подзорными трубами на другом, пистолетами, пускающими прихотливые солнечные зайчики, со стульями и столами, всегда стоящими в определенном порядке. Артиллеристы орудовали от стойки для вина красного дерева до двери кормового балкона правого борта, и все провоняло пороховым дымом — Киллик стоял там, следя за запальными фитилями, как терьер следил бы за крысой или жених за невестой. Единственный выстрел делал его любезным и даже вежливым на целую неделю.

Кроме утреннего грохота и изрыгания пламени, жизнь на борту быстро вернулась к приятной монотонности военного корабля в походе. Джек и Стивен снова обратились к музицированию, играя время от времени на кормовой галерее теплыми ночами, с кильватерным следом, оставляющим фосфоресцирующую линию далеко позади них в бархатном море, испещренном искаженными отражениями южных звезд, в то время как устойчивый пассат пел над головой. Иногда птицы, которых изредка можно было идентифицировать, бросались на кормовые фонари, а иногда целый акр поверхности моря как будто взрывался короткой вспышкой фейерверка — это стая летающих рыб спасалась от какого-то неведомого врага. Ежедневная рутина продолжалась, и хотя на палубах было довольно малолюдно, это, вкупе с присутствием столь значительного количества вялых и бритых налысо больных, скоро стало казаться в порядке вещей: тем более что головы, обритые при лихорадке, сперва покрылись короткой щетиной, а затем плотным ежиком волос, и выглядели более естественно. Стивен ближе познакомился с пораженными кариесом зубами и вялым пищеварением первого лейтенанта, лихорадкой боцмана, полученной на «Валхерене», и изгнал глистов у всей мичманской каюты.

Тогда же, возобновив практику прошлых дней, он вернулся к прогулкам с миссис Уоган, в то время как выжившие преступники выводились на воздух на баке.