|
Напиши, что Московии ему бояться не следует, что только там, далеко на востоке, он найдет и верного друга, и путь к своей цели! А когда соберешься… Ну, когда станешь старенькая, вложи в конверт и фигурку. – Старенькая?! – Моника расхохоталась. – Пани, это же будет еще совсем совсем потом! – Да… – пани погладила девочку по голове и снова вздохнула. – Но ты напиши такое письмо, я тебя очень прошу. Это как в игре: главное, никому ничего не рассказывать. – Что за игра? – А вот вырастешь, и узнаешь! Повтори: письмо Маурицию, чтобы смело ехал в Московию, там друг и путь к цели! Иначе ничего не получится! И не забудь передать с письмом предмет! – Не получится… Предмет…. Письмо… – послушно повторяла Моника, снова рассматривая шубу. – Дочка! – девочка обернулась и увидела спешащую к ней мать. – С кем ты разговаривала? – Вот с ней! – Моника повернулась назад, но пани уже не было. – Убежала куда то! У нее шуба, русские соболя! Когда у нас такие будут, мама? – Когда подрастешь и жениха тебе, будем искать, вот как раз к тому времени уже будут! – мать обняла ее. – Что тебе говорила пани? О чем то спрашивала? Незнакомо мне ее лицо! – Спросила, как зовут… Больше ни о чем! – хитро улыбаясь, девочка спрятала рыбку в варежку. Мама недавно сказала ей, что у Взрослых женщин могут быть свои секреты. Раз так, и у Моники тоже будет хоть один! – Ни о чем не говорили. – Да как ее зовут то, знаешь? Эх, ты… Пойдем домой, морозно! – мать потащила ее за собой. – И больше не разговаривай с незнакомцами! Бывают такие, что… Вдруг она колдунья? – Какая же она колдунья! У колдуньи нос большой и волосы седые, торчат! – Моника засмеялась: ну что за глупости? – А у пани шуба! Гладкая! И еще… Игрушечная рыбка снова чуть обожгла руку холодом, будто попросила: молчи, не рассказывай обо мне! – Что еще? – мать помахала рукой кому то из знакомых. – Ничего. Больше – ничего! – Точно? – мать, щурясь на солнце, заглянула Монике в лицо. – Что то у тебя с глазами… Ладно, дома посмотрим. Я замерзла. Побежали? – Я быстрей, я быстрей! И Моника помчалась по белому снегу вперед и вверх, к сияющему солнцу далекой Польши своего детства. Она наверняка добежала бы, но неловко повернулась во сне, и боль в обожженной спине заставила вскрикнуть. Вест Индия, 1573 год. – Пся кревь! – она встала на колени и заскрипела зубами, пережидая приступ. Спустя минуту боль немного отпустила и Моник смогла припомнить сон, в котором ее называли «Моника». Сон вышел удивительно красочным, ярким. Лица незнакомки припомнить не удалось, но вот ее слова… – Не помню такого! – проворчала Моник и поднялась на ноги, опять выругавшись: обувь она потеряла при бегстве из горящего города, и вот уже около десяти дней шла по тропическому лесу босиком. Ступни горели не хуже спины. – Да что же это такое?! Куда я иду, куда? Проклятая девчонка Кристин выстрелила неудачно: пуля ударила в левое плечо и срикошетила от кости. Первое время Моник была уверена, что плечо раздроблено, но, к ее удивлению, это оказалось не так. Да и сама рана была явно неглубокой, хоть рассмотреть ее и не получалось, а попытки ощупать доводили до потери сознания. Во всяком случае, сильного кровотечения не было, а дня три спустя левая рука понемногу начала слушаться. Тем не менее, выстрел Кристин все же мог оказаться смертельным: от сильного удара и боли Моник потеряла сознание и упала в дверях подожженного пиратами дома. Она пришла в себя, когда два испанских солдата тащили ее из горящего жилища за ноги. Опоздай они еще хоть на минуту, она просто надышалась бы дымом до смерти. |
