— Ну наконец‑то, до дела добрался, — радостно потер ладони Алеша, а Добрыня спросил, поблескивая глазами:

— А какая она, девка‑то? Опиши, да поподробнее. Ноги, там, у ней какие, остальное все...

— Какая? — переспросил Илья и тут же ответил: — А мне как раз под стать. Кочерга‑то у ней была в девяносто пуд.

— А ноги‑то, ноги? — настаивал Добрыня.

— Ноги?.. — Илья задумался, потом пожал плечами, — ноги как ноги, шестьдесят восьмой размер.

Добрыня мечтательно закатил глаза к потолку и зачмокал губами. А Иван вспомнил свою изящную миниатюрную Марью и вновь утвердился в мысли, что о вкусах не спорят.

— «Красна девица, — спрашиваю я ее, — как звать тебя?» «Алена», — отвечает. «А будь ты, Алена, женой мне», — говорю. Улыбнулась она в ответ, словно солнышко взошло ясное, и вижу: полюбился я ей. Взял я ее на руки, отнес во поле чистое, и тут же мы с ней и повенчались — под ракитовым кустом.

— Вот это по нашему! — хлопнул себя по коленке Алеша и от избытка чувств опорожнил очередную чарку. Иван же, разомлев от алкоголя и грез о Марье мечтательно произнес:

— И жили они долго и счастливо...

— Если бы! — горестно осадил его Илья, — эх, если бы. И умерли бы мы в один день... Уж кто‑нибудь позаботился бы. Так нет, вернулись мы к ее терему рука об руку, тут и попутал меня нечистый похвастаться. Поставил я в горнице ее на стол чемодан свой да и говорю: «Глянь, Алена, от какого чудища я землю русскую избавил!» И крышку‑то отворил. Как на голову соловьиную Алена глянула, закручинилась. «Что ж ты, богатырь, наделал, — говорит, — это ж батюшка мой, отец родный. Люб ты мне стал, Илюша, да отец — дороже. Поеду я теперича в Киев‑град на тебя, богатыря, управу искать у князя, у Владимира, у Красно Солнышка». Сказала так, вскочила в седло моего коня и была такова, только пыль вдалеке заклубилася. Так‑то вот.

Не сдержался тут Иван и заплакал во весь голос.

— А дальше, дальше, что было? — спросил он, всхлипывая.

— А дальше вот что было, — ответил Илья, ликом чернее тучи став, — пошел я во Киев, во стольный град пешим ходом. С чемоданчиком. Три дня и три ночи шел, да раздумывал: «Не по смерть ли я иду да по скорую? Не сносить мне головы, коль Алену Владимир послушает...» Вот пришел я в Киев, двинул сразу в палаты княжеские, прошел во гридни столовые, глядь, князь со свитой своей пир пирует. Крест я клал по писанному, да кланялся и Владимиру, и Василисе‑княжне, и боярам, и богатырям...

— Вот это я уже помню! — обрадовался Добрыня, — как ты Владимира под орех разделал. Дозволь дальше мне рассказывать, со стороны‑то виднее.

— Рассказ этот ноша мне тяжкая, — молвил Илья Муромец, — не пристало богатырю ношу с плеч перекладывать.

Он замолчал, и возникшая пауза была довольно тягостной. Наконец, он вновь нарушил ее:

— Позднее я узнал, что, выслушав Алену, князь к ней сжалился и меня наказать обещался. А саму ее, красну девицу, за попа Гапона сосватать...

— А это еще кто? — спросил Иван.

— Не знаешь? — удивился Боян, — ничего, узнаешь еще.

— Гапон — это Владимиров главный советник, — пояснил Добрыня. — Ежели Алена за попа выйдет, второй дамой на Руси станет, после Василисы. Но сам поп — прохиндей тот еще. Владимир ему верит, а мы, богатыри, закваску в нем вражью чуем. Да доказательств нету.