Сидящий рядом старик поднял голову, внимательно посмотрел на Беатрис и сказал:

— Парень плох. Он почти ничего не ест, исхудал так, что все ребра наружу. Целыми днями сидит на солнцепеке, закрыв глаза, и будто ждет смерти. По нему ползают мухи, а он даже не пытается их согнать. Вернулся с войны инвалидом, а идти ему некуда. К родным возвращаться не хочет: видать, боится стать для них обузой. Ох уж эта корсиканская гордость!

Беатрис ничего не ответила. Она совершила много ошибок, но, стало быть, и Леон Гальяни сделал что-то не так, если один из его сыновей валялся в пыли, будто последний бродяга!

Внезапно в памяти всплыли минуты, когда она так же стояла над беспомощным телом старшего отпрыска Леона, Дино, размышляя о том, как его убить. А еще Беатрис вспомнила глаза своей дочери, готовой спасти юношу ценой своей жизни.

Она вошла в дом и застыла в дверях. Ветер развевал занавески, в очаге пылал яркий огонь. Кармина напевала, заканчивая готовить обед.

— Ты принесла зелень?

Со временем они перешли на «ты». Границы стерлись; женщины уже привыкли к тому, что посторонние принимают их за мать и дочь.

— Да.

Кармина не обратила внимания на озабоченный, хмурый вид Беатрис: та часто без видимой причины замыкалась в себе, могла часами сидеть, не двигаясь и не отвечая на вопросы.

Беатрис присела к столу и промолвила без всякой подготовки:

— Я видела Джулио Гальяни.

Улыбка сбежала с лица Кармины; она бросила работу, остановилась посреди кухни, уперла руки в бедра и твердо произнесла:

— Я не хочу о нем слышать!

— Придется. Он болен, можно сказать, умирает.

Кармина стиснула пальцы, ее лицо исказилось от безжалостного упрямства и затаенной обиды.

— Мне все равно. Это меня не касается.

— Кажется, ты говорила, что этот мужчина — отец твоего сына?

— Орландо не знает об этом и никогда не узнает. Его отец умер, погиб на войне.

— Этот дом принадлежит мужу сестры Джулио, — заметила Беатрис. — Мы не можем оставить его на улице.

— У него нет крыши над головой? Почему? Что он делает в Аяччо? Откуда приехал? Отчего не вернется домой? — нервно проговорила Кармина и наконец спросила: — Что с ним?

— Тебе стоит увидеть самой.

Беатрис умела настаивать на своем. Ее слова, взгляд и руки были удивительно цепкими.

Они вышли на улицу. Стояла жара, однако Кармину била дрожь. Она подошла к церкви на ватных ногах. Джулио сидел в прежней позе, на том же месте, и ей почудилось, будто она никогда не видела более жалкого человека. Ему была свойственна покорная усталость, обычно настигающая людей в гораздо более позднем возрасте. Было трудно понять, что до сих пор заставляет его сердце биться в груди.

Губы Кармины искривились в странной усмешке, взгляд стал колючим, а в движении руки, которой она тронула Джулио за плечо, чувствовались досада и злоба.

Он открыл глаза и посмотрел на нее мутным взглядом, очевидно, не узнавая. Потом перевел взор на Беатрис.

Две женщины, обе в черном, молодая и постарше. Очевидно, мать и дочь. Что им нужно?

— Попытайся встать, — сказала одна из них. — Мы тебе поможем.

Джулио чувствовал, что у него нет сил для ответа. Да и что он мог сказать?

Он не стал задерживаться в Тулоне. Джулио не был знаком с мужем Бьянки, но легко мог представить, как вытянется его лицо при виде шурина-калеки.

Ему хватило денег на проезд до Тулона, и только. Джулио ковылял по набережной, размышляя, как ему попасть на Корсику, когда увидел человека, который отвязывал от причала рыбачий бот.