Джулио открыл глаза и промолвил:

— Не уходи.

— Я должна. Я и так задержалась. Меня ждут постояльцы. А ты отдыхай. Орландо позовет тебя завтракать.

Джулио смотрел на нее, пораженный тем, что происходит, когда один человек впускает в свою душу другого. Он не ожидал, что на это способна девушка, у которой не было ни родителей, ни сестер, ни братьев, никого, кто мог бы ее любить. Девушка, которую он некогда подло обманул, а после без жалости бросил. Ему вдруг страстно захотелось отплатить ей добром за добро, и он сказал:

— Я люблю тебя, Кармина.

Она напряглась.

— По-моему, ты говорил такое и раньше. Только тебе не стоило верить!

— А если да? Ты права: это последняя возможность сшить то, что было разорвано, собрать то, что едва не пошло прахом.

Кармина задумалась, а после ответила:

— Мне не нужны ни грубые рубцы, ни ветхая ткань. Не лучше ли создать что-то новое?

— Думаешь, получится?

Кармина улыбнулась, но ее глаза оставались серьезными. Сейчас ее чувства были обнажены, однако им, будто недавно посаженным деревцам, еще предстояло окрепнуть. Страх не ушел, она не успела обрести силу, отпустить себя на волю, однако в ее душе уже поселилась надежда.

— Время покажет.

Пришла весна 1814 года. Империя все больше погружалась в хаос и мрак. Великий вулкан начал гаснуть, а титан, несущий на себе чудовищное бремя, стал уставать. До отдаленных селений Корсики долетали тревожные слухи о предательстве в окружении императора, о том, что Наполеон был вынужден подписать отречение от престола. Король Людовик XVIII торжественно въехал в Париж под колокольный звон и пушечные салюты, тогда как бывший император отправился на остров Эльба.

Мужчины Лонтано забыли о севе и о междоусобных распрях. Они каждый день собирались у церкви и обсуждали происходящее. Леон Гальяни переживал за императора, как переживал бы за любого земляка, чья мечта погибла и кто был похож на льва, окруженного сворой скалящихся гиен.

Дома он говорил только о Наполеоне, вспоминая о нем чаще, чем о своих сыновьях. Сандра не удивилась бы, если б супруг всерьез заявил, что предоставит императору убежище в своем доме.

У женщин были другие заботы. Полгода назад Анжела родила сына и теперь разрывалась между заботой о малыше, старших детях, которые не должны были чувствовать себя покинутыми, и своем молодом муже. Она напрасно переживала: Данте жил только ею. При пробуждении встречал жену нежной улыбкой, днем старался помочь ей во всем, во время ужина не сводил взгляда с ее лица, а ночью сжимал в страстных объятиях.

Мирелла и Паоло, хотя и не называли Данте отцом, относились к нему, как к доброму другу. Родные Анжелы быстро сложили оружие: войти в дом Леона, породниться с Гальяни почиталось за честь. Сандра давно забыла, отчего ей так не хотелось принимать Анжелу в свою семью: та была невесткой, о которой можно было только мечтать — работящая, покладистая, уживчивая, скромная. К тому же она обожала Данте.

По вечерам, закончив домашнюю работу, женщины часто садились рядышком с рукоделием и болтали о всяких пустяках. У Анжелы и Сандры появилось новое и очень важное занятие: готовить приданое для Миреллы, которой вскоре должно было исполниться четырнадцать лет. Помимо традиционных тканей, белья, одежды, ковров и покрывал они с удовольствием плели из камыша и листьев асфоделя круглые шкатулки с крышками, корзинки для фруктов и украшали их ярким орнаментом.

У дочери Анжелы обнаружились способности к рисованию, и женщины приноровились дарить, а то и продавать расписанные ею изделия.

Сандра с Миреллой выходили из дому, намереваясь сделать подношения в церковь на День святого Эфизия, когда увидели повозку, остановившуюся неподалеку от ворот. С нее спрыгнул мальчик, потом слез мужчина, который подал руку женщине.