— Легко это не получится, дорогая, но я постараюсь тебе помочь, — сказал ей Санчо. — Одна моя подруга считает, что рабы обходятся дороже, чем наемные: понадобится несколько рабов, чтобы они через пень-колоду сделали ту работу, которую свободный человек будет делать по доброй воле. Понимаешь меня?

— Более-менее, — призналась она, запоминая каждое слово, чтобы передать все потом отцу Антуану.

— У раба нет стимулов, ему выгодно работать медленно и плохо, ведь его старание принесет выгоду только его хозяину, а свободный человек работает для того, чтобы копить деньги и подниматься выше, и это его стимул.

— Стимулом в Сен-Лазаре был хлыст месье Камбрея, — откликнулась она.

— И ты знаешь, чем кончила эта колония, Тете. Нельзя бесконечно насаждать террор.

— Вы, должно быть, подпольный аболиционист, дон Санчо, потому что говорите, как учитель Гаспар Северен и месье Захария в Ле-Капе.

— Не говори больше этого при людях, иначе создашь мне проблемы. Завтра я хочу видеть тебя на этом же месте, чистую и прилично одетую. Мы пойдем навестить мою подругу.

На следующий день отец Антуан пошел по своим делам один, а Тете, в своем единственном свежевыстиранном платье и накрахмаленном шиньоне, отправилась вместе с Санчо в первый раз в жизни наниматься на работу. Далеко идти не пришлось: всего несколько кварталов по пестрой улице Шартре с ее магазинами по продаже шляп, кружев, ботинок, тканей и всего того, что существует на свете для насыщения женского кокетства. Остановились они перед двухэтажным домом, выкрашенным в желтый цвет и с зелеными балконными решетками.

Санчо постучал в дверь маленьким дверным молотком в форме лягушки, и дверь открыла толстая негритянка, которая, узнав Санчо, тут же сменила хмурую мину на широкую улыбку. Тете подумалось, что за двадцать лет она сделала круг, чтобы попасть ровно в то самое место, в котором оказалась, покинув дом мадам Дельфины. Это была Лула. Она не узнала Тете, да это было и невозможно, но так как та пришла с Санчо, то приняла ее и провела в зал. «Мадам скоро выйдет, дон Санчо. Она вас ждет», — объявила она и вышла, заставив жалобно стонать половицы под ее слоновьими шагами.

Несколько минут спустя Тете, сердце которой прыгало в груди, увидела, как в гостиную вошла сама Виолетта Буазье из Ле-Капа, такая же красивая, как в былые времена, но с уверенностью, источником которой являются годы и воспоминания. Санчо тут же преобразился. Исчезло его фанфаронство испанского сеньора, и он превратился в застенчивого юношу, который наклоняется к руке красавицы, в то время как его шпага опрокидывает столик. Тете поймала на лету средневекового фарфорового трубадура и прижала его к груди, не отрывая глаз от Виолетты. «Полагаю, это и есть та женщина, о которой ты говорил мне, Санчо», — сказала она. Тете заметила неформальность общения и смущение Санчо, припомнила слухи и поняла, что Виолетта и есть та самая «кубинка», которая, по словам Целестины, вытеснила Ади Супир из влюбчивого сердца испанца.

— Мадам… Мы знакомы очень давно. Вы купили меня у мадам Дельфины, когда я была еще девочкой, — выдавила из себя Тете.

— Да? Не припомню, — засомневалась Виолетта.

— В Ле-Капе. Вы купили меня для месье Вальморена. Я Зарите.

— Ну конечно же! Подойди-ка к окну, я хочу получше тебя рассмотреть. И как мне было тебя узнать? Тогда ты была тощей девчонкой с манией побега.

— Теперь я свободна. В общем, почти свободна.

— Боже мой, какое странное совпадение! Лула! Иди взгляни, кто к нам пришел! — крикнула Виолетта.

Появилась Лула, влача свое огромное тело, и, когда поняла, в чем дело, стиснула Тете в своих объятиях гориллы.