Гортензия Гизо никогда и мечтать не смела, что Небо избавит ее от Мориса без ее собственного прямого вмешательства. Она пестовала свою злобу, задумывая различные способы устранения пасынка, — единственные грезы, которые позволяла себе эта практичная женщина: ничего похожего на то, в чем можно было бы признаться на исповеди, потому что эти гипотетические преступления были всего лишь мечтами, а мечтать — не преступление. Она столько сил потратила на то, чтобы отдалить его от отца и заменить своим собственным сыном, которого так и не смогла родить, что, когда Морис потонул сам, оставив ей полную свободу распоряжаться по своему разумению собственностью мужа, она почувствовала себя слегка разочарованной. Она провела эту бальную ночь на своем королевском ложе, под балдахином с ангелочками, которое так и возили туда и сюда каждый сезон — из городского дома на плантацию и обратно. Ворочаясь с боку на бок в бессоннице, она думала о том, что вот сейчас Морис выбирает себе наложницу, а это верный признак того, что он уже оставил позади отрочество и полностью вступает во взрослую жизнь. Ее пасынок стал мужчиной и, конечно же, начнет заниматься семейным бизнесом, а вместе с этим уменьшится ее власть, потому что ее влияние на него, в отличие от мужа, не распространялось. Больше всего она боялась, что он начнет копаться в бухгалтерских книгах и станет ограничивать ее траты.

Гортензия не могла заснуть до самого рассвета, когда наконец приняла несколько капель опиумной настойки и погрузилась в неспокойный сон, насыщенный скорбными видениями. Проснулась она уже к полудню, разбитая после отвратительно проведенной ночи и дурных предчувствий, и потянулась к шнурку звонка, призывая Денизу — подать ей чистый горшок и чашку шоколада. Ей показалось, что доносятся глухие звуки разговора, и она решила, что это в библиотеке, этажом ниже. Желоб шнура для вызова прислуги проходил через весь дом, сквозь оба этажа и мансарду, и частенько служил ей, чтобы подслушивать то, что происходило в других комнатах. Она приложила ухо к отверстию для желоба и услышала возбужденные голоса, но так как слон расслышать не удавалось, она тихонько вышла из своей спальни. На лестнице она наткнулась на свою рабыню, которая, увидев ее в ночной сорочке и босой, крадущейся подобно вору, вжалась в стенку — невидимая и немая.

Санчо пришел пораньше, чтобы рассказать Тулузу Вальморену о том, что произошло на балу «Синей ленты» и подготовить его, но не нашел способа тактично объявить ему о безрассудном намерении Мориса жениться на Розетте и огорошил его новостью, уложившейся в одну-единственную фразу. «Жениться?» — недоверчиво повторил Вальморен. Это показалось ему просто смешным, и он расхохотался, но, но мере того как Санчо растолковывал ему, насколько велика решимость сына, смех сменялся яростным негодованием. Он налил себе коньяку, третью рюмку за утро, несмотря на запреты Пармантье, и, выпив его одним глотком, поперхнулся и закашлялся.

Вскоре появился Морис. Вальморен был уже на ногах и, размахивая руками и стуча по столу, встретил сына своей обычной канителью, но на этот раз — сопровождаемой воплями. Речь шла о том, что Морис его единственный наследник, что его предназначение — с честью нести титул шевалье и увеличивать вес и состояние семьи, добытые с таким трудом; что он — единственный мужчина, который может продолжить их род и династию, что для этого он и дал сыну образование, вкладывал в него свои принципы и понятие о чести; что он предоставил ему все, что только отец может дать сыну; и поэтому он не позволит своему отпрыску из-за какого-то юношеского порыва запятнать славное имя Вальморенов. Нет, поправился Вальморен, это не порыв, а порок, извращение, не что иное, как кровосмешение! И рухнул в свое кресло, задохнувшись. По ту сторону стены, с прижатым к отверстию ухом, Гортензия Гизо чуть не вскрикнула. Не ожидала она, что муж ее признается перед сыном, что он и есть отец Розетты — факт, который он так старательно скрывал от нее.