С каждой из них я в свое время дружила. Мы обменялись соболезнованиями и сокрушенно прошептали, как печален повод, по которому мы собрались. Энджи Пейпемейкер (в девичестве Найтли), в школьные годы страдавшая булимией, от которой она сильно исхудала, похоже, так и не излечилась – ее шея была тонкой и жилистой, как у старухи. Мими, избалованная дочка богатых родителей (у ее отца крупная птицеводческая ферма в Арканзасе), которая всегда меня недолюбливала, что-то спросила про Чикаго и тут же отвлеклась на разговор с малышкой Тиш, самой маленькой из всех, которая почему-то сочла нужным сочувственно держать меня за руку.

Энджи сообщила, что у нее есть пятилетняя дочь, – сегодня муж охраняет ее дома с пистолетом.

– Скучно же будет этим летом малышам, – вполголоса заметила Тиш. – Думаю, что все теперь держат своих детей взаперти.

Я вспомнила девочек, которых видела у церкви после панихиды, – ведь они не намного старше Натали, так о чем же думают их родители?

– Камилла, а у тебя дети есть? – спросила Энджи тонким голоском, под стать ее фигуре. – Забыла спросить: ты замужем?

– Нет и нет, – ответила я, прихлебывая пиво.

Мне вспомнилось, как Энджи рвало у меня дома после уроков. Она запиралась в ванной, откуда потом выходила красной и ликующей. Карри был неправ: прошлое, связывающее меня с этим городом, больше отвлекало от дела, чем помогало.

– Дамы, не собираетесь ли вы утомлять нашу гостью весь вечер?

Я обернулась и увидела одну из маминых подруг, Джеки О’Нил (урожденную О’Киф).

Она явно недавно сделала себе подтяжку: глаза отекшие, кожа лица влажная, красная и натянутая, как у сердитого младенца, вылезающего из утробы матери. На загорелых пальцах сверкали бриллианты, и, когда она меня обняла, пахнуло «Джуси фрут» и тальком. Все это уже напоминало вечеринку. А я снова чувствовала себя безответной девочкой, не отваживаясь достать блокнот, пока мама была рядом и посматривала на меня с угрозой.

– Детка, какая же ты красавица! – промурлыкала Джеки.

Ее голова была похожа на дыню, волосы пережжены перекисью, на лице хитрая улыбка. Джеки была стервозной и поверхностной, зато всегда оставалась собой. Со мной она вела себя более раскрепощенно, чем моя родная мать. Именно Джеки, а не Адора вручила мне первую пачку тампонов, подмигнув и сказав, чтобы я ей позвонила, если мне понадобится совет, и всегда весело подтрунивала надо мной по поводу мальчиков. Вроде бы мелочь – а как важно.

– Как дела, дорогая? Твоя мама даже не сказала мне, что ты приехала. Хотя она со мной сейчас не разговаривает – я ей снова чем-то не угодила. Знаешь, как это бывает… Я знаю, что ты знаешь! – Она рассмеялась хриплым смехом курильщика и стиснула мне руку. Я заподозрила, что она пьяна.

– Может, я забыла отправить ей открытку по какому-нибудь поводу, – тараторила она, неосторожно размахивая рукой, в которой держала бокал с вином. – А может, ей не понравился садовник, которого я ей порекомендовала. Говорят, ты пишешь статью о девочках – как это тяжело…

Она так быстро перескакивала с одного на другое, что я с минуту переваривала информацию. Но когда я собралась что-то сказать в ответ, она продолжила, поглаживая мне руку и глядя на меня сквозь пелену слез:

– Камилла, детка, я так давно тебя не видела! Сейчас смотрю и вспоминаю тебя такой же маленькой, как те девочки. Что-то совершенно ненормальное творилось. Как печально… До меня все никак не доходит. – По ее щекам катились слезы. – Заходи в гости, хорошо? Поговорим.

Я ушла из дома Кин, так ничего и не записав.