— Сэм, — сказал он, — пойдем, я тебе кое-что хочу показать.

Мы вышли на террасу дома, ту самую, где я когда-то нашел свою Ливи в компании с Надеждой, и Игорь указал рукой куда-то в направлении горизонта. Я присмотрелся и увидел там четыре звезды в форме то ли креста, то ли воздушного змея, и еще одну поменьше — между правой и нижней вершинами.

— Что это? — спросил я.

— Южный крест, — ответил Игорь, — думаю, это будет хорошим названием для твоей новой газеты.

Идея оказалась удачной. Несколько дней подряд редколлегия спорила о логотипе газеты. Но когда я предложил с одной стороны косой крест нашего знамени, а с другой — величественное созвездие Южного полушария — обратите внимание — ЮЖНОГО! — Чарльз Александер, один из сыновей моего заместителя, Питера Веллингтона Александера, сел за стол и полчаса сосредоточенно работал, после чего теперешний логотип был утвержден единогласно.

А вообще это было, наверное, единственное серьезное разногласие с момента моего приезда. На второй день после прибытия в «яхт-клуб» Игорь отвез меня в домик, приготовленный для редакции «Южного креста». В нем я нашел с полдюжины молодых ребят, из которых мне был знаком лишь Генри Уоттерсон, и два человека постарше меня. Когда же мне представили моих новых сотрудников, то я оторопел. Двое из них, те, которым было за пятьдесят, оказались светилами журналистики Конфедерации — Питер Александер и Феликс Грегори де Фонтейн. А остальные — такие, как вышеупомянутый Генри Уоттерсон, а также Френсис Уоррингтон Доусон, Генри Грейди, Роберт Олстон — считались лучшими молодыми журналистами нынешнего Юга.

Я, конечно, сразу же попытался уговорить Александера — во время войны лучшего редактора Юга, да и, вероятно, всех штатов, южных или северных — заменить меня на моем посту. Но тот лишь отрицательно покачал головой.

— Сэм, — твердо произнес он, — я согласился приехать на Кубу только тогда, когда узнал, что именно вы будете нашим главным редактором. Нам нужен человек помоложе, и с таким, как у вас, чувством юмора.

— А когда это было, Питер? — поинтересовался я.

— Перед самым Новым годом, Сэм, — ответил Питер Александер.

Я оторопел. Тогда я еще и не собирался принять предложение моего друга Алекса Тамбовцева. Похоже, что югороссы знали меня лучше, чем я сам… Или же, действительно, все дороги ведут в Рим, и рано или поздно я должен был оказаться здесь, на Кубе.

А Феликс Грегори де Фонтейн редактором быть не хотел — он был прирожденным репортером, да еще каким! Как ни странно, но он был родом с Севера, из Бостона. И когда Линкольн отказался выводить гарнизон из форта Самтер в Чарльстоне, Феликс поехал туда осветить это событие. И практически сразу же переметнулся на сторону Конфедерации. Его очерки — часто с поля боя или из порядков Армии Конфедерации — стали эталоном военной журналистики даже для северян.

На мой вопрос, кем он себя видит, он только пожал плечами.

— Сэм, — немного помедлив, ответил он, — десять лет назад я бы попросился на войну. А сейчас, увы, я для армии буду только обузой — ноги болят, спина болит, годы уже не те. Но все равно, пошлите меня куда-нибудь…

А молодым было все равно, лишь бы им было поинтереснее. И я предложил такую структуру — Питер, Артур и Чарльз останутся в Гуантанамо. Я отправлюсь на Корву и возьму с собой Уоттерсона, Грейди и Доусона. А Феликс с Робертом и парой молодых ребят поедут в Константинополь. Согласились все, кроме Чарльза. Тот грустно посмотрел на меня, но ничего не сказал.

А когда я уже собирался отправиться домой, услышал от него:

— Мистер Клеменс, возьмите меня с собой!

Я остановился, обернулся, и Чарльз затараторил со скоростью митральезы:

— Мистер Клеменс, русские дали мне фотокамеру и научили фотографировать, — сказав это, он показал мне небольшую коробочку.