— А ты говорил уже?

— Нет, что вы… Я же в своем уме, товарищ майор. Я про «Минус двести» вообще никому ни слова, даже девушке своей.

— Даже девушке? — удивился Леший.

— Да я серьезно, товарищ майор…

Леший помолчал и спросил:

— А что ты называешь «Минус двести»?

— Как что? — сказал Рудин. — Вот это все. «Горячий тоннель», «Амирову пещеру»… И шахту эту, как вы ее зовете — «Бухенвальд». Так все ребята называют. А что?

— Ничего, — сказал Леший.

Может, в самом деле пусть зовется этот район просто — «Минус двести»? Все равно, сколько там красивых названий ни придумывай, они вряд ли приживутся. Приставать, что ли, ко всем, чтобы «Горячий Тоннель» обзывали «Тоннелем имени майора Синцова»? Нет уж, приставать Леший не любил. Жалко только, что вот память об Амире Железном, например, все же останется на диггерских картах — пусть его и прикончили в этой пещере, как собаку. А он, Леший, который освободил землю от этой сволочи, он нигде не останется… Впрочем, и Америго Веспуччи тоже был не сахар, и никакой Америки он на самом деле не открывал — открыл ее Колумб, как известно, а Веспуччи только занимался торговыми делами и писал свои дневники.

— Осторожно!!

Даже в луче фонаря было видно, что Рудин стал белее бумаги. Он оскалился по-хищному и слегка присел, согнулся, словно собираясь прыгнуть. Прыгать в общем-то было некуда — впереди, метрах в трех, проход заканчивался гладкой, словно вылизанной, полуовальной стеной из глины. Перед этой стеной, по центру, стояло нечто, принятое сперва Лешим за остатки опорной сваи, украшенной все тем же дурацким орнаментом. Потом он пригляделся и понял, что это идол. Натуральный деревянный идол с грубым и страшным бородатым лицом, оскаленными зубами, короткими ножками и какой-то штуковиной, похожей на отбойный молоток, в руках. На лбу у него, примерно там же, где индусы рисуют себе точку, вырезана пятиконечная звезда. Он был почти черный, словно закопченный, и жирно лоснился. Ниже ног, ближе к земле, опять извивался какой-то орнамент, только не разобрать какой, потому что почти весь он был закрыт человеческими черепами, сложенными у подножия идола в три ряда. Раз, два, три. А еще кости там кучкой насыпаны, шалашиком таким… И все бы ничего, если б не одно обстоятельство, очень неприятное.

— …Это ж детское все, — сглотнув, произнес Рудин.

Он сделал шаг и оглянулся на Лешего. Опустился на колени, протянул руку, осторожно взял одну кость. Она была желтоватая, тонкая, изогнутая — реберная кость. Рудин подержал ее и так же осторожно положил на место.

— Черепушки эти. Косточки… Я ж видел детские кости!.. Аул под Серноводской накрыло, я ж там…

— Я тоже видел, — произнес Леший хмуро. — Я думаю, это не дети.

— А кто тогда?

Рудин поднялся с колен, не отрывая взгляд от жуткой картины.

— Не знаю, — сказал Леший.

Он никогда не распространялся при подчиненных о своих походах с Хорем к нижним горизонтам и о своем знакомстве с карликами, которое до сих пор вспоминается как кошмарный, хоть и очень правдоподобный сон. В то же время он не сомневался, что о карликах и прочих чудесах «из жизни Лешего» в его батальоне наслышаны все, и Рудин в том числе. Слышали — да. Но не все верили в эти чудеса.

— Думаете, это те самые?.. — буркнул Рудин, словно прочитав его мысли.

По лицу было видно, что он как раз-таки не верил.