|
По обыкновению он использовал для этого последние минуты перед отбоем, когда сил уже нет, а шконку опускать еще нельзя. — Но и ей тоже больнее получается… Или ему, ежли мужик. Там костей нет, считай, одни только хрящи… Это, я считаю, спецом природой так задумано, чтобы человека защитить. Или, наоборот, мучения продлить, не знаю… Потому что если кость сломал, то оно сразу ясно становится — и на ощупь, и по звуку. Ну и дело с концом, значит, можно сматываться. А хрящ — он как труба гофрированная от пылесоса, видел такие? Сжимаешь его, давишь, уже собственные пальцы через горло чувствуешь, а там все еще жизнь есть, трепыхается, сука… А через сутки как есть оклемается в реанимации и против тебя показания давать начнет. Поэтому душить надо умеючи, с терпением.
Он уселся в углу камеры на корточки, свесил между колен длинные руки. На Мигунова, резко сдавшего за последнюю неделю — худого, с осунувшимся серо-зеленым лицом и красной каймой вокруг глаз, — он смотрел весело, с какой-то даже приветливостью. Ему нравилось мучить, нравилось настолько, что он даже проникался каким-то сочувствием к жертве, — наверное, в знак благодарности за доставленное удовольствие. — Вот в кино показывают, как она, значит, трепыхается под руками, а потом как бы расслабляется — типа все, отошла. А в жизни, скажу, все не так. В жизни все сложнее!.. Я вот одну стервозину в лесопарке тоже так обхаживал, чуть не спалился. Дождался, когда голову откинет, аж пальцы занемели. Отволок потом под елку, снегом присыпал и — ходу. Уже к дороге вышел, и будто кольнуло что-то под темя: оглянись, посмотри. Оглянулся — а сугроб-то шевелится! Рука в красной перчатке выпросталась оттуда, и такие движения, будто машет, машет мне. Ну, фильм ужасов чисто! Пришлось возвращаться, естественно. После этого я зеркальце какое-то время носил с собой, чтобы проверять — дышит, не дышит. Но недолго, с опытом потом все пришло… Я теперь лучше любого хирурга могу определить, сдох пациент или в нем еще хотя бы молекула одна трепыхается! — Специалист… — хрипло произнес Мигунов. Он сидел напротив, тоже на корточках, потому что от бетонного пола тянуло пронизывающим холодом. И напряженно думал. — Высшей категории спец! — радостно подхватил Блинов. — Топором, дубиной или там из пистоля, к примеру, — любой дурак может так человека кончить. Я не говорю уже о разных ядах и прочем, это для слабаков… Он презрительно сплюнул на бетон, хотя это уж по всем понятиям было совсем западло. — Есть настоящие убийцы, вот как я, а есть говнюки! Он выпятил грудь, приосанился. — Таких, как я, по пальцам пересчитать можно! Даже здесь, в «Огненном», я один на тысячу человек! Элита!.. — Блинов рассмеялся. — Тебе бы радоваться, Америкос, что с тобой такой человек дело иметь будет! Удавлю так, что в учебниках напишут! Трахею на узел завяжу! Даже вырву для верности, зубами выдеру к ёшкиной матери! Вот так! Не переставая смеяться, он резко подался вперед, словно собираясь прыгнуть на Мигунова. Тот откинулся на стену, инстинктивно приподнял ногу, прижав колено к груди и выставив вперед напряженную ступню. При этом скособочился и упал на ледяной пол. Блинов громко заржал. — Не сразу, Америкос, не сразу! — приговаривал он, хлопая себя по ляжкам. — Не торопись! Я вот дождусь, когда ты спятишь со страху и недосыпу и сам еще меня попросишь, чтобы я тебя кончил без боли!.. В дверь туго ударила резиновая дубинка. — Тихо! Отбой! Шконки опустить! Блинов стрелой метнулся к своей шконке, отсоединил ее от стены, перевел в горизонтальное положение, демонстрируя рвение и уважение к режиму. — А без боли никак не получится! — добавил он шепотом, укладываясь. |
