Возможно, монстр был неподвластен никакому господству, но Франкенштеин, будучи человеком, не мог не предпринять попытки.

– Ты увещеваешь меня, злобное отродье, когда твои руки еще влажны от крови моего брата Уильяма. Я знаю, ты – причина его смерти, что бы ни говорил на сей счет суд.

Тогда монстр заговорил своим безутешным голосом:

– Ты должен придерживаться решений суда, ибо волей‑неволей подпадаешь под человеческое правосудие. Не так обстоит дело со мной, ведь я обделен человечностью. Скажу лишь, что, ошеломленный и смущенный своими неудачами, как некогда Искуситель, через Уильяма я нанес удар по тебе. Для меня он был еще одним твоим отродьем, совсем как я сам.

– И свое мерзкое деяние ты переложил на другого.

На это монстр издал смешок, подобный взвизгу побитой ищейки.

– Я сорвал медальон с окровавленной шеи твоего брата и подсунул его в карман горничной, пока она спала. Если ее за это повесили, в этом заслуга людской системы правосудия!

– За эту дьявольскую жестокость тебе сполна воздается, будь спокоен!

В горле у монстра заклокотало рычание. Опять они истощили свой запас слов. Виктор оставался на пороге разнесенной в щепки двери. Безымянный ждал снаружи, его очертания слегка размывал пар, медленно поднимавшийся от одежды. Ящерице не сохранить подобной неподвижности – пока он не заговорил снова, на этот раз с ноткой мольбы в голосе:

– Дозволь мне вступить в башню, мой Создатель, дай мне лицезреть, как ты даешь жизнь подруге, которую, как знаю, ты мне приготовил, подобную мужчине, но другого пола, пригожую такую. А потом, поскольку в твоем сердце не отыщется любви ко мне, мы разойдемся разными путями на веки вечные, чтобы никогда больше не встретиться. Ты пойдешь куда пожелаешь. Я же со своей новобрачной отправлюсь прозябать в студеные края – и ни один человек не увидит нас впредь!

Снова молчание.

Наконец Франкенштейн промолвил:

– Ну хорошо, да будет так, коли не может быть иначе. Я дам женщине жизнь. Потом вы должны удалиться и никогда больше не омрачать мой взор.

Огромная тварь упала в снег на колени. Я видел, как она протягивает руки к башмакам Франкенштейна.

– Хозяин, клянусь, я буду чувствовать одну лишь благодарность! Мысли, что меня мучат, я позабуду. Я твой раб. Как я хочу хотя бы раз, пока меня ты не изгонишь, побеседовать с тобой на восхитительные темы! Что за мир ты мог бы для меня открыть… но все, о чем мы говорим с тобою, это вина и смерть, не знаю почему. Могила всегда близка моим размышлениям, Хозяин, и когда малышка умирал в моей руке – о, тебе этого не понять, это было, как сказал Адам, ужасное зрелище – мерзостно глядеть, ужасно мыслить – каково снести!

Заговори со мной однажды любезным тоном о чем‑то лучшем.

– Не лебези! Вставай! Встань в стороне! Ты должен пойти со мною в башню, чтобы завершить эту грязную работу. Поскольку Йет убит, мне нужна будет твоя помощь, чтобы поддерживать огонь под котлами, дабы не падал вольтаж электричества. Войди и сохраняй молчанье.

Застонав, тварь выпрямилась и импульсивно произнесла:

– Когда я совсем недавно нашел тебя, я боялся, что убит и ты, Хозяин.

– К черту, я был не убит, а одурманен – и неизвестно, что лучше! Скажи спасибо этому докучливому Боденленду. Если ты встретишься с ним, Изверг, можешь выплеснуть на него всю свою кровожадность! Они исчезли внутри. Я подобрался к самой двери и услышал упрек в ответе монстра:

– Переламывание шей не доставляет мне удовольствия. У меня есть свои религиозные убеждения – большая редкость для вас, изобретателей, столь забывчивых во всем, что касается вашего Создателя, хотя Его дух и учил вас!

К тому же Боденленд выразил мне благодарность – единственный из всех людей!

– Интересно, какая религиозная система смогла бы когда‑нибудь зажечь свет в твоем черепе! – презрительно бросил Франкенштейн, направляясь наверх, где луч света выдавал открытую в помещение с машинами дверь.