Виктор вспомнил Париж в годы оккупации.

Париж всегда Париж. Даже во время четырехлетней ночи оккупации он оставался Парижем. Из-за нехватки электроэнергии погасли яркие рекламы магазинов, сияющие витрины, закрылись почти все театры, кинотеатры и кабаре. Остановились лифты на Эйфелевой башне. Парижане вели полуголодное существование, «чрево Парижа» почти пустовало, но «черный рынок» ломился от самых дорогих яств. И все же, как убедился Кремлев, пробегая в бистро глазами объявления в «Пари суар», по-прежнему пела Эдит Пиаф. В «Елисейском клубе» выступал с эрзац-ковбойскими песнями молодой певец Марселя, любимец кабаре Лазурного берега Ив Монтан. На Пляс Пигаль вовсю работали бордели и вертепы, посещаемые офицерами вермахта. Что-что, а «сладкую жизнь» Парижа комендант города генерал фон Хольтиц не прикрыл. Собственными глазами видел Виктор длинную очередь у кинотеатров, где шли такие боевики, как «Еврей Зюсс», цветной «Барон Мюнхгаузен», «Девушка моей мечты» с Марикой Рокк и «Убийца живет в номере 21».

На лезвии бритвы балансировал великий шансонье и замечательный подпольщик Морис Шевалье. Прежние его поклонники отвернулись от него как от коллаборациониста. И напрасно. Потому что Шевалье вел смертельно опасную игру, в ходе которой он мог легко стать жертвой как патриотов-подпольщиков, так и гестапо. У сорокадвухлетнего шансонье были свои давние счеты с бошами. В 1916 году он сумел, подделав документы, бежать из германского лагеря военнопленных, куда он попал раненым. А во время второй мировой он сам поехал в концентрационный лагерь, чтобы поднять дух своих пленных соотечественников. Он жил в вишистской Франции, и немцы, зная о его любви к еврейке, шантажировали его, заставляли его развлекать их. Подполье разрешало ему делать это — он привозил обратно ценные разведданные. Маску свою он носил так хорошо, что Биби-си объявила его предателем своего народа. Маки пытались даже убить его, но все, к счастью, обошлось, и в освобожденном Париже Морис Шевалье под гром оваций выступал вместе с Марлен Дитрих. А в зрительном зале сидел «освободитель отеля «Риц» Эрнест Хемингуэй…

1-я армия наступала по северной Франции, пересекла бельгийскую границу и в начале сентября взяла Намюр и Аахен. Теперь ей предстояло взломать линию Зигфрида.

Вспоминая свой путь во Франции и Бельгии, Эрик Худ не мог сказать, чтобы он был очень уж трудным. У краутов не хватало сил, чтобы сдержать натиск американских и британских армий. У правого соседа 1-й армии — 3-й армии генерала Джорджа Паттона — был такой поразительный случай. Однажды ночью Люфтваффе бомбили лагерь немецких солдат и офицеров. Военная полиция открыла ворота лагеря и выпустила военнопленных, взяв с них честное слово, что они вернутся в лагерь после налета. И что же? Из тысячи краутов не вернулись только полсотни! Вот до чего дошла деморализация вермахта!

Июнь — июль — август. Такого долгого и жаркого лета не было в его жизни. Эрик чувствовал себя освободителем, но сознавал, что сотни тысяч французских макизаров сами сделали все, что было в человеческих силах, ради своей свободы. Это были союзники, друзья. И таких же людей он встретил в конце лета в Бельгии, когда прорвался туда с 1-й армией в район Урт-Амблев. Его дивизия принимала участие в охвате Льежа с правого фланга. Льеж взяли, по пятам преследуя в беспорядке отступавших краутов, словно забывших вовсе о позиционной войне.

Бельгийский король Леопольд отрекся от престола. Возвратившееся из Лондона эмигрантское правительство во главе с премьером Пьерло провозгласило регентом его младшего брата Шарля. Эрик плохо разбирался в сложной и запутанной политической борьбе, но он не мог одобрить явного и неблагородного стремления эмигрантов, которых поддерживал ставленник Черчилля посол в Брюсселе Нигбел Хьюджессен, прижать героев Сопротивления, по три-четыре года сражавшихся в партизанах или подполье против гитлеровцев.