Смазку для немецкого автомата 38–40 и ту достали немецкую. Виктор расписался в получении рейхсмарок на оперативные расходы, получил кое-какую французскую, бельгийскую и голландскую валюту.

Жил он с полковником в уединенном сборном военном домике. Полковник учил его играть в скат и другие немецкие картежные игры. За окнами дождь стучал по зачехленным английским бомбардировщикам — «галифаксам», «ланкастерам», «альбемарлям» и «стирлингам». За завесой дождя в стороне скрывались сотни «тайфунов», «спитфайеров», «темпестов», «москитов». К обеду и ужину подавали слабенькое пиво и эль марки «Уортингтон». На завтрак — неизменный бекон с яйцами и селедка. На обед — ветчинный фарш «Спэм» с картошкой.

Полковник всюду возил с собой два экземпляра «Войны и мира» Толстого — на русском и английском языках.

— Читаю параллельно, — объяснил он Кремлеву. — Самый лучший способ изучения иностранного языка. Заодно набираюсь ума. Подумать только: самого Льва Толстого слушаю, от него узнаю о первой Отечественной! Кстати, фельдмаршал фон Клюге под Москвой тоже, говорят, перечитывал этот роман, когда затрещал его фронт под напором наших армий. Читал, небось, и дивился тому, как повторяется история.

Кремлев взял английское издание «Войны и мира», изданное на плохой бумаге, перелистал его.

— Издание сорок первого года? — удивился он.

— Наш посол, Майский, — пояснил полковник, — уговорил англичан переиздать этот роман, несмотря на трудное военное время, чтобы доказать английскому народу, что наши люди никогда не сдадутся захватчикам. И что ты думаешь? — улыбнулся полковник. — Лев Николаевич оказался отличным агитатором и сегодня воюет с нами плечом к плечу. И не только у нас на фронте, но и здесь, на Британских островах, и в Америке, и во многих других странах… Все поняли, что никакие военные неудачи не сломят наш народ. Порукой тому — слово Толстого.

Полковник Суслов не имел права сказать Виктору, что его задание связано с обещанием командования союзников открыть второй фронт в Европе. Сам полковник знал, что американцы и англичане уже нарушили свое обещание произвести высадку войск в Западной Европе летом 1942 года, затем в 1943 году. В разгар Сталинградской битвы американские офицеры в Лондоне, повторяя слова генерал-лейтенанта Эйзенхауэра, заявляли, не соблюдая должной секретности, что если Гитлер победит в России, что вполне вероятно, то Америке придется окончательно перейти в глухую оборону на Атлантическом театре военных действий и бросить основные свои силы против японцев. Английские офицеры, вторя Черчиллю, поговаривали о скорой отмене дальнейших конвоев через Арктику в России, поскольку их топят фашистские подлодки. Все сходились в Лондоне на том, что положение Красной Армии отчаянное. Пришло и ушло самое подходящее время года для вторжения: конец мая — середина сентября, всего каких-то девяносто — сто дней из трехсот шестидесяти пяти. Больше всех возражали против второго фронта в 1942 году англичане — Черчилль желал открыть новый фронт в Африке. Эйзенхауэр пошел у него на поводу. В те дни союзные офицеры в шутку называли лондонскую площадь Гровнор-сквер, где помещался штаб Айка, «Эйзенхауэр-плац», а американские военно-воздушные силы — «Спаатц-ваффе» в честь их командующего генерала Спаатца…

Порой было похоже, что союзники предпочитают воевать до последнего солдата… Советской Армии. Черчилль больше заботился о сохранении Британской империи, чем о совместной победе над Гитлером. Недаром над входом в загородный дом британского премьера в Чекерсе красовалась надпись на латинском языке: «Pro Patna omnia» — «Все для Отечества».