|
То, что коммунистическая партия оставалась под запретом, было естественно на руку буржуазным партиям, до определённой степени также и социал-демократам, которые должны были вести свою собственную братоубийственную войну с коммунистами. Следует признать одно: в то время, как все буржуазные партии бесследно исчезли, а СДПГ как партия продолжала существовать только в изгнании, коммунистами внутри Германии на протяжении всего гитлеровского периода с ужасными жертвами сохранялась кадровая партия, связь по меньшей мере самых важных партийных органов. Следует поражаться этим человеческим достижениям. Правда, на том же дыхании следует сказать, что на протяжении всего существования Третьего Рейха они никак не действовали. Снова и снова образовывались маленькие коммунистические группы и группочки, и порой они проводили небольшие акции, в основном оставление листовок в почтовых отделениях или в телефонных будках. Но это не работало и только лишь создало большое количество жертв коммунистического дела. В целом антикоммунизм Гитлера имел успех с точки зрения психологии масс, который нанёс лишь немного вреда молчаливому принятию всей его политики и восхищению его достижениями большинством населения.
Иначе обстояло дело с антисемитизмом. Германский Рейх кайзеров из рода Гогенцоллернов никогда не был антисемитским государством, а Пруссия Харденберга и Бисмарка, из которой он вышел, и подавно. У немецкого населения пожалуй был «обычный» антисемитизм: евреев не всегда любили и в провинции они часто были общественно изолированы; у людей часто была неосознанная зависть к их большим успехам в определённых профессиях (адвокаты, врачи, журналисты, издатели, писатели) — однако этот антисемитизм был поверхностным и в целом безобидным. И он никогда не поддерживался большинством. У населения было три точки зрения на евреев. Первая полностью одобряла эмансипацию евреев и их равноправие в духе лозунга, выдвинутого Харденбергом в 1811 году: «Равные права, равные обязанности». Второе направление делало различие между крещёнными и некрещеными евреями, или между старожилами и вновь прибывшими. Одних принимали, других пытались ограничивать в правах и свободах. И наконец, были явно выраженные антисемиты, которые охотнее всего всех евреев или по меньшей мере всех некрещеных и вновь переселившихся евреев ограничили бы в гражданских правах. Экстремальные представители этого направления заходили настолько далеко, чтобы поставить всех евреев в правовое положение иностранцев. Однако нигде среди широкого немецкого населения, в том числе и среди выраженных антисемитов, не было направления, которое бы считало, что евреев следует истребить. Эта мысль, которая всё время проявлялась у Гитлера и в конце концов была воплощена столь ужасным образом, была полностью чужда немцам догитлеровского Германского Рейха. Теперь в этой области вперед выдвинулся Гитлер. Сначала евреи были удалены только из определённых должностей и профессий. И даже здесь сначала существовали исключения для участников войны или сыновей погибших на войне. Затем запрет был расширен на другие профессии. После этого в 1935 году последовал первый большой шаг с введением Нюрнбергских законов, по которым евреи лишались политических гражданских прав, запрещались браки между евреями и неевреями, а свободные любовные связи между евреями и неевреями преследовались по закону. Это было уже весьма круто, и нельзя сказать, что было особенно популярно. Но с этим смирились. И именно пожалуй потому, что тем самым теперь в форме законов были выполнены самые радикальные требования традиционных антисемитов, и во многих местах полагали, что тем самым достигнуто завершение антисемитской политики Гитлера. Отныне — так люди утешали себя — евреи знали своё место, у них больше не было политических прав, они не могли заниматься определёнными профессиями (или только в виде исключения), им не дозволялось вступать в брак с немцами нееврейского происхождения или соединяться с ними в любви; ну ладно, всё это заходило очень далеко, но в сравнении со всем позитивным, что принёс Гитлер — полной занятостью населения, перевооружением, триумфам настойчивости его внешней политики, пробудившемуся вновь чувству национального самосознания — в сравнении со всем этим можно было это принять. |
