Любке раньше был политиком центра, который остался верен своим взглядам, но естественно не имел никакой возможности в какой-либо форме действовать в политике после 1933 года. Поэтому он вернулся к своей прежде полученной профессии строительного инженера, то есть к полностью аполитичной профессии. Это вполне можно назвать внутренней эмиграцией. Любке предпринял определенный социальный спуск со все же возвышенной позиции активного политика к совершенно анонимному существованию представителя среднего сословия, внутренне оставаясь верным своим прежним убеждениям. Но была ли это действительно эмиграция? Ведь и в качестве строительного инженера он должен был работать на интересы рейха, и к примеру во время войны он должен был работать над сооружением лагеря для насильственно перемещенных иностранных рабочих, что позже очень резко ставилось ему в укор. По моему мнению, несправедливо, поскольку нужно же было ему чем-то зарабатывать на жизнь. Во всяком случае, у Любке было больше права чувствовать себя внутренним эмигрантом, чем у многих «антис», которые осуществляли задуманные Геббельсом предприятия в кино или в прессе, на радио, в театре или даже в литературе.

Я ещё раз возвращаюсь к литературе, поскольку она меньше всего подвергалась регулированию. Большая часть выдающихся представителей немецкой литературы эмигрировала. Однако и в Третьем Рейхе для тех, кто имел определённый нюх на это, была отчётливо узнаваемая литература, написанная «антис» и стремившаяся уклониться от Третьего Рейха. Никогда прежде не было написано и напечатано так много не связанных ни с каким временем идиллий, воспоминаний о юности, описаний природы, как во время Третьего Рейха. Каждый, кто их читал, понимал: автор не хочет быть нацистом, он не желает сотрудничать.

В действительности однако он тем не менее сотрудничал — тем что он людям, любившим подобное, показывал: вы ведь можете это иметь и в Третьем Рейхе. Каждый, кто работал под началом Геббельса, в том числе и если он не ощущал себя очень уж антинацистом, играл в качестве какого-либо малого инструмента в оркестре Геббельса, в котором должны были играться также и идиллии, и старомодный снобизм, всё, что принадлежало к так называемой нормальности и что не противоречило прямо Третьему Рейху — как в оркестре используется и флейта-пикколо.

В заключение этой главы вопрос, который так часто дискутировался и так и не был разрешён: был ли Третий Рейх продолжением идеи Германского Рейха, или это был сход с пути? Ответ звучит просто: в нём были элементы как преемственности, так и её отсутствия, но однако в целом элементы преемственности преобладали. Гитлер перенял, как мы ещё увидим, альтернативу «Мировая держава или поражение» позднего кайзеровского рейха и Первой мировой войны, и довёл её до крайности, так что в своей внешней политике он полностью был в русле преемственности Германского Рейха, которая была на некоторое время насильственно прервана проигранной Первой мировой войной.

Иначе во внутренней политике, в реальном состоянии гитлеровского рейха. Здесь на первый взгляд кажется, что царит полное отсутствие преемственности: ни диктатура одного человека, ни методы господства при посредстве государственного террора и монополии на пропаганду, ни запрет всех политических партий всех до одной не имели предшественников в истории Германского Рейха. Удивительно лишь то, что всё это с готовностью было принято в 1933 году, как будто бы этого всё время ждали. Даже если у этого не было предшественников — не было ли это тем не менее каким-то образом подготовлено в истории рейха? Бисмарк не был диктатором, но тем не менее проводил политику «своего» рейха в начальный период почти столь же суверенно, как Гитлер в свой конечный период правления.