|
Я посмотрел на Дрику. Она тихо плакала, шмыгая носом. А меня трясло. Досматривать, как грабили машины, мы не стали. Бросили их потому, что и вести было некому, и может быть, не стоило на них здесь раскатывать, могли узнать. – Зачем они это сделали? – спросила Дрика. – Зачем? А потому что скоты. Потому что их надо было утопить при рождении, но кто-то не сообразил это сделать. Или их надо было расстрелять в тот день, когда все вокруг началось. Эти "выживатели" явно были знакомы с убитыми. Это было заметно по всему. Они специально заманили тех сюда, чтобы просто ограбить. Забрать оружие и тот прицеп. Что могло быть такого ценного и нужного в прицепе, что могло стоить жизни двух семей? Что вообще может быть таким ценным, за что стоит убивать женщин и детей, насиловать девочек и скармливать их живым мертвецам. Я думаю, что даже жизнь всех этих троих ублюдков не стоит и сотой части такой цены. – Отключи, больше не могу, – сказал я. Дрика кликнула по значку "просмотр записей" и картинка сменилась на актуальную. И сразу же мое внимание привлекло какое-то шевеление на нижнем правом экранчике, который показывал мотельные блоки. – Это что такое? – не понял я, вглядываясь. Дверь в тот самый бокс, в котором убили две семьи, была распахнута. А возле нее происходила какая-то свалка. А затем я услышал отдаленный крик. – Тупые уроды! – заорал я, и бросился к выходу, крикнув Дрике: – Сторожи здесь! Если опасность – беги сразу! Компания "пляжников" разбрелась уже по всей стоянке, и сейчас они стояли с задумчивым видом, прислушиваясь к крикам. Только бессменные Хэд и Лори выглядели настороженными. – Вы двое, за мной бегом! – рявкнул я им, и не дожидаясь ответа понесся вокруг здания отеля. Хруст песка под подошвами, резкая боль в левом бедре от плохо зажившей раны, треск кустов, через которые я проломился, чтобы срезать путь. Бревенчатая стена справа, занос на гравии дорожки на повороте, так, что чуть не свалился, большая площадка, окровавленный парень, тот самый, что ругался со мной в дверях, зажимающий окровавленную руку и бегущий навстречу, кто-то дико визжит, пытаясь вырваться из вцепившихся рук. Девчонка, та самая, худенькая и щекастая, в круглой шапочке. И ее уже просто жрут. Из свалки, покачнувшись, вышла мертвая женщина со странно свернутой набок головой, покачнувшись, пошла на меня, следом за ней голая девчонка, та самая, которую насиловали на крыльце. Одна очередь, вторая. Рядом хлопок пистолетного выстрела, заставивший одного из мальчишек отпустить штанину своей жертвы. Мужчина в клетчатой рубашке, пропитанной запекшейся кровью из многочисленных пулевых ран, тоже пошедший на нас. Снова выстрелы. Топот ног – к нам бежали. За спиной грохнуло ружье, картечь ударила еще одну женщину куда-то в плечо, сбив с ног. Когда зомби перебили, была суета вокруг раненой, с которой было все ясно. Вся искусана, даже если бы не зараза, она все равно не дожила бы даже до "скорой". Руки, ноги, тело, все в укусах, лицо изуродовано. Она даже не стонала, ее только мелко трясло и жизнь уходила из нее с каждой каплей крови. Множество рук вокруг, испачканных в крови по локоть, пытающихся зажать раны, перевязать, сделать хоть что-нибудь, словно от этого будет какая-то польза. Ее кавалеру бинтовали прокушенную руку. Его тоже колотило, он как-то по-собачьи поскуливал, но смотрели на него плохо. То, что он бросил девушку и просто убежал, видели почти все, и даже эти инфантильные мальчики и девочки достаточно хорошо понимали, что так делать нельзя. Может быть он и не мог ее спасти. Может даже и пытался. Но он в глазах окружающих перешел за ту тонкую границу, которая разделяет понятия "не смог помочь" и "бросил". Словами ее объяснить сложно, но очень легко увидеть глазами. Она словно яркой красной линией обозначена, и каждый желающий эту линию увидеть – увидит. |
