— Противник, ваше превосходительство, — начал пехотный капитан, — накапливается в двух верстах отсюда по опушке леса. Это германская пехота, — с уважением подчеркивая словогерманская, — сказал он. — Там уже около батальона. Может быть, и больше. Здесь, и не больше, как в версте отсюда, вправо у деревни Летичовки еще стоит его тяжелая батарея. Очевидно, не успели увезти. Ее прикрывают германцы, занявшие деревню. Батарея тоже германская. Я и говорю полковнику, что дальше ему идти нельзя, надо отойти и ждать.

— Вы говорите, — нервно, подрагивая мускулами лица, сказал Саблин, — батарея и прикрытие. Есть окопы? Проволока?

— Нет, чистое место. Батарея за домами, люди в домах.

— Накопилось около батальона?

— Да, думаю, что если и больше, то немного. Они бегом пришли с железнодорожной станции. Крестьянин прибегал, докладывал.

— А там, вправо и влево что?

— Не могу знать. По словам крестьянина, там все бежит, и германцы оборачивают их назад… Я думаю, через час они предпримут контратаку, и послал за подкреплением. В моей роте всего шестьдесят человек.

Лицо Саблина передернуло. Оно сейчас же и застыло в твердой, окаменелой решимости.

— Уланы, вперед! — крикнул он. — Дозорные галопом вправо и влево.

Карпинский чуть заметно пожал плечами и, осадив лошадь, пропустил кинувшихся исполнять приказание начальника дивизии улан, поскакавших на крутой обрывистый берег реки.

Красное солнце загорелось багровым шаром над недальним лесом и бросило кровавые лучи на высокий столб пыли, поднявшийся над головным эскадроном. И сейчас же яркое пламя и белое облачко показалось над эскадроном, и глухой удар тяжелой пушки гулким двойным звуком выстрела и разрыва прокатился по долине реки. За первым второй, третий, батарея перешла на беглый огонь, одновременно затрещали винтовки, и пули стали свистать и щелкать возле поднимавшихся на берег эскадронов.

Полковник Карпинский выскочил за ними. Лицо его было болезненно бледным, глаза из-под стекол пенсне сверкали.

Саблин оставался внизу, пропуская спешившие вперед взволнованные боем эскадроны улан. Когда последние прошли, он выехал сам и посмотрел на дорогу.

Несмотря на сильный огонь батареи и стрельбу прикрытия, несмотря на то что уже в стороне были видны спешенные уланы, под которыми убило лошадей, и там и там лежали убитые люди, Карпинский продолжал идти рысью в колонне, поднимая жестокую пыль. Эта пыль его и спасала. Противник давал перелеты, так как стрелял по пыли, а не по эскадронам.

— Что же он медлит! — воскликнул гневно Саблин и хотел уже посылать ординарца, но в это время два средних эскадрона, второй и третий, вдруг резко повернули лицом на батарею и, рассыпаясь веером по песчаному полю, жалко запаханному и не снятому еще с прошлого лета, понеслись к деревне, откуда не переставая била батарея. За ними, также рассыпаясь, стали готовиться к атаке остальные эскадроны, и все поле покрылось скачущими гнедыми лошадьми. Пулеметная команда ускакала за ними.

Саблин вздохнул и остановил свою лошадь на дороге. Он был с начальником штаба, ординарцами и трубачами. По усилившейся там, куда поскакали уланы, ружейной стрельбе, смолкшему грохоту пушек, лихому, несколько жидкому против пехотного «ура» и вдруг наступившей затем тишине, он понял, что атака удалась и, должно быть, батарея уже взята. Он хотел скакать туда, но взволнованный крик Семенова заставил его обернуться. Слева и сзади, и не так далеко, бежали к нему, рассыпаясь на бегу, германские солдаты. Отчетливо были видны их низкие каски, ранцы и короткие серые фигуры. Пули стали щелкать совсем близко, и взволнованные ординарцы шарахнулись в сторону. Германцы хотели отрезать от реки Саблина и забежать в тыл уланскому полку.