Помимо необычной природы, которую я всё время фиксировал фотоаппаратом, особый интерес для меня, представляли, конечно, люди. Разговариваю как-то с Абидом, который имеет свою маленькую фотолабораторию. Я проявляю свои фотоплёнки сам, но новые покупаю у Абида и люблю поговорить с ним о жизни. Спрашиваю его как-то:

— Мистер Абид, где вам больше нравится, здесь в Гудду или там, где вы жили в Кашмире?

Другой человек ответил бы просто, почему ему где-то больше нравится, но Абид не такой. Он обдумал заданный вопрос и после небольшой паузы ответил короткой притчей:

— Однажды верблюда спросили: «Куда тебе лучше идти, вверх или вниз?». «Никуда», — ответил верблюд.

Мне показался ответ смешным, но я не стал смеяться, решив, что в нём есть какая-то мудрость. Видимо нигде Абиду не нравится. И всё же я хотел большей ясности и потому спросил:

— Ну всё-таки, нравится вам в Гудду или нет?

На что опять получил философский ответ:

— Один человек не имеет значения. Я о народе думаю. В Кашмире людям плохо. Электричества нет, удобств никаких, все бедные. Я сначала восемь лет служил в армии. Меня однажды капитан обидел, и я его ударил по лицу. За это уволили из армии. Потом я работал с геологами, которые научили меня фотоделу. Этим теперь и занимаюсь. Отец оставил в наследство дом и участок земли. Но у меня ещё три брата, так что и для них доход от участка небольшой. Корова даёт десять литров молока в день. От буйволицы получают вдвое больше. На участке выращивают хлопок. Однако у каждого брата семьи с детьми. Не очень наживёшься с такого хозяйства. Вот я и живу здесь.

Через несколько дней у меня состоялся разговор совсем другого характера с другим пакистанцем. Время близилось к часу дня, когда заканчивалась работа. В дневную жару тут принято отдыхать. Мы сидели с Эджазем и Ниязом в комнате инженеров, болтая о том о сём. Полное имя Эджаза — Эджаз Ахмед Раджа. Последнее имя говорит о принадлежности его рода к династии правителей. И хоть сейчас он работает простым инженером-электриком, занозистость в характере от правящих кровей наблюдалась.

— Я знаю, — говорит он мне, — что любая русская женщина была бы счастлива выйти за муж за пакистанца.

— Почему это вы так решили? — спрашиваю я с удивлением.

— Так у вас же в стране есть нечего. Даже за водой, чтобы умыться, очереди на улице выстраиваются, не то что за хлебом, мясом или колбасой.

Я, конечно, знаю, что у нас в стране бывают очереди, но не затем же, чтобы умыться. С этим я никак не соглашаюсь, и пытаюсь доказать, что он говорит чепуху. Вспоминаю при этом то, о чём рассказал недавно Абид, да и то, что я вижу собственными глазами, когда выхожу за ограду нашего посёлка в Гудду. Там сразу за воротами начинаются глиняные домики без окон и дверей, в которых водопровода вообще не только не было, но и не предвидится.

Продавец кур в непонятного цвета майке сидит с поджатыми под себя босыми ногами на четырёхколёсной тележке возле сетки, в которой в ожидании покупателей теснятся друг на друге десятка два птиц с короткими розовыми гребешками. Дальше стоят столики с овощами и фруктами, сладостями и сигаретами. Их продавцы ничем не лучше первого. Это местный базар. Мимо проходит караван верблюдов, медленно поднимая долго не садящуюся пыль.

Трудно себе представить, чтобы хоть одна из наших девушек согласилась выйти за муж за одного из этих торгашей.

Эджаз соглашается с моими доводами, но тут вступает в разговор Нияз, который поправляет своего коллегу по работе, говоря:

— Мистер Раджа имел в виду пакистанцев, которые ездят к вам в страну. Это обычно богатые люди. Конечно, продавец бананов не сможет поехать на учёбу за границу. Но пакистанцам не разрешают жениться на русских девушках. Тут свои законы.