— Люсенька, раз ты гуманист, должна мне помочь. Ладно?

— А что тебе?

— Ты согласна, что инфарктные больные должны себя взнуздывать и должны сами суметь отринуть от себя страх болезни? Инфарктные больные особенно; особенно — супротив всех других болезней.

— Ну?

— Так помоги.

— Ты ж говоришь: сами — как же я могу помочь?

— Дай сделать этот аппендицит, что ждет очереди.

— Ты что?! Если бы я была ты, я бы сказала: «Офонарел?» Ты что хочешь, чтоб я грудь рассекла мечом и сердце трепетное вынула?

— Вот именно. И почти в пушкинском смысле. Сделай божескую милость. Не иди по канонам, Люсь, прошу тебя. Я ж боюсь, Люсь, даже по лестнице ходить. А, Люсь.

— Да как я могу?! А если что случится? Я ж повешусь.

— Люсенька, ну что может случиться! Инфаркт же пустяковый, ты знаешь. Ничего ж не будет. Ты только захоти помочь. Ты же знаешь главное: «Чего хочет женщина — хочет бог». Люсь, я уже не человек — я больной, только больной. Я ведь, по существу, здоровый, а совсем больной. Люсь, мне нужна операция. Я понимаю, что мне ничто не может помочь — разве только ты с Пушкиным.

— Не морочь голову, Сережк. Кстати о Пушкине: мне вот попался стих у него, который я раньше никогда не читала, да и непохожий на Пушкина: «Здесь больной лежит студент, его судьба неумолима, несите прочь медикамент, болезнь любви неизлечима».

— Ты меня всегда ругаешь за ерничанье. А сама?

— А что мне делать?! Ты понимаешь, что ты просишь?

— Ну, а если отвлечься от любви — ты разве не считаешь, что «судьба неумолима».

— Да как я это сделаю, миленький! Что я скажу своим ребятам?

— А ты с кем дежуришь?

— Двое ребят молодых. Кстати, один твой бывший студент.

— Тем более! Неужели не договоришься с ними?

— Сереж, я боюсь просто.

— Да-а. Ну ладно. Вообще-то права, наверное. Если уж решил биться головой о стенку, так биться надо только своей головой.

— Ну хорошо, Сергей. Давай позовем ребят моих, проведем с ними консилиум, посчитаем тебе пульс, измерим давление, и если будет общее согласие, тогда… Но предварительно ты все равно примешь нитроглицерин. Договорились?

— Люсь, милая ты моя девочка, я на все согласен. Я знал, что только ты могла бы…

— Ладно тебе. Как я тебе бы сейчас… Ух, зла не хватает.

Сергей уже зашивал живот, когда мысли его пришли в некоторый порядок и он стал думать о всей ситуации.

В общем, он поступил как сволочь. Он поставил в тяжелое положение Люсю. Сейчас он стал понимать, что явно бился головой о стенку, и не только своей головой. Он решал за других — он решал за Люсю, может ли она рисковать и чем она может рисковать. Он стал клясть себя, он бичевал и корил себя, но, с другой стороны, в нем рождалась новая сила, вернее, возрождалась старая сила, сила, которая была еще и до болезни и, более того, до операции глухонемого, до поездки. Нет, все же другая сила. Он сильнее стал. «Все же какая я сволочь! Только Люся могла на это пойти».

Сергей положил последний шов. Сестра сказала ему:

— Идите, доктор, я заклею. А говорят, вы больной. Все бы больные так оперировали. Вы приходите к нам работать после.

«И она хочет приятное сказать», — подумал Сергей и вслух:

— Если бы вы не были стерильная, я б вас расцеловал. Впрочем, не уверен, что вам это нужно, вернее, уверен, что не нужно, но сейчас я о себе только думаю.