Сьеры были весьма примечательные. Одеты одинаково роскошно, а на мой, воспитанный в Редоне вкус, чересчур ярко. Но судя по вчерашнему приему, в столице так принято, это только Вилье здесь — Черный. Оба рослые и плечистые, но один явно не пренебрегает достойными благородного сьера верховой ездой и фехтованием, а вот второй если и занимался ими раньше, то нынче забросил: крепкие плечи у него еще были, а вот мягкий вислый животик уже наметился. Хотя если судить по взгляду, высокомерному и в то же время цепкому, верховодил в этой парочке как раз «крепко-мягкий». Да и шел «фигуристый» сьер на полшага позади своего слегка оплывшего приятеля. А вот поклонился первым:

— Сьёретты!

Мы с Камиллой присели в реверансах — через решетку от кавалеров это выглядело забавно, но я искренне старалась хранить серьезность. И даже некоторую трагичность. Все же веселиться за решеткой — дурной тон. Из общего вида страдалиц слегка выбивались пирожные и кувшин с чаем, но благородные сьеры равнодушно скользнули по ним взглядами, явно не увидев в чаёвничающих заключенных ничего особенного. Зато Вилье увидел и его и без того поджатые губы вытянулись в уж совсем тонкую злую нитку.

— Нам жаль видеть вас в столь плачевном положении! — «фигуристый» сьер прижал ладонь к груди и склонил голову как над покойницами.

Мы с Камиллой переглянулись, и я отлично поняла неприязнь, промелькнувшую в глазах благородной Дезирон. Плачевное положение — это когда ни денег, ни внешности, ни ума, ни родни, ни друзей, а вокруг — война с потопом и землетрясением разом! Мы же — юные красавицы в слегка затруднительных обстоятельствах.

А благородный сьер, не понимающих таких тонких нюансов — морда невоспитанная простолюдинская, хуже любого Черного Вилье!

— Поэтому мы с моим другом Луи… — изящный жест в сторону надменно-молчаливого «оплывшего». — Поспешили вам на помощь!

— Поспешили? — непонимающе улыбнулась я. Мы тут уже часов пять сидим.

«Оплывший» одарил меня недоуменным взглядом: дескать, она что — не рада?

— Как только узнали, так и поспешили. — у его «фигуристого» приятеля хватило совести слегка смутиться. — Это знаете ли, было непросто! — он перевел недобрый взгляд на Вилье. — Вилье не спешил никому рассказывать, КОГО он подозревает в убийстве нашего дорогого казначея. Ах, бедняга!

Дорогой бедняга казначей? Не видит ли любезный «фигуристый» сьер в собственных словах некое… противоречие? Хотя кто знает, вдруг он разбирается в финансах много глубже, чем я…

— Уверен, молчание Вилье о вашем аресте, сььёретты, вызвано самыми вескими причинами. — высокомерным басом прогудел оплывший, и положил руку на плечо Вилье.

— Например, пониманием, что за такие подозрения его попросту засмеют. — на другое плечо немедленно шлепнулась ладонь «фигуристого» и Черного Вилье слегка перекосило.

— Но мастер Вилье… — «фигуристый» сильно надавил голосом, подчеркивая отнюдь не дворянское звание второго человека овернской Тайной Службы. — Сейчас извинится за свои нелепые подозрения в адрес благородных сьёретт. — и его пальцы с силой сжались на плече Вилье.

Кровь от лица Вилье отхлынула, зато на бледных щеках проступили некрасивые багровые пятна. Он со злостью поглядел на меня, а потом перевел такой же ненавидящий взгляд на Камиллу.

— Конечно, нелепые… — чуть подрагивающим то ли от боли, то ли от злости голосом процедил он. — Подозревать, что дочь изменников замешана в убийстве королевского казначея — нелепость! Даже большая, чем подозревать в этом дочь семейства Редон, которых покойный сьер казначей лишил главного источника доходов.