— люди совершенно не деловые. Бросовый товар. Какой толковый мужик в наше-то время станет мазать бума

 гу? Живописец, твою мать. Хоть бы рестораны оформлял и магазины — и то был бы от него прок. Дурак, в общем. Нет, Мура тоже попробовал интеллектуальную жизнь — пусть другие с голоду дохнут. А у Муры был талант — да, да! — его интригами выжили, он — жертва застойного периода! Мура отхлебнул и закашлялся. А теперь я — царь. Он попивал свое пивко и рассуждал. Ты, мать, просто не представляешь, кто туда ко мне на поклон приходит! На черных лимузинах подъезжают! Хочу одарю, хочу подсоленый кукиш покажу. На днях сотрудник Сергея наведался.

— Сейчас бы ты, Мурочка, докторскую уже написал!

— …Да на кой она мне?! Чтобы задницы академиков лизать?! Я теперь сам себе хозяин. И сыт, и у тебя все есть, еще и своего сутенера кормишь…

— Загубили талант, — вздыхает Серафима несколько притворно.

— И в моем деле талант нужен.

— Верно, Мурочка, верно.

— Ты не представляешь, как морда у Феоктистова вытянулась, когда я ему признался, что мое любимое произведение все-таки «Мастер и Маргарита»! — Мура тоненько захихикал. Вообще-то он обожал с детства Юлиана Семенова, оттого старший сын Антона Андреевича представлялся ему этаким Вихрем или даже самим Штирлицем мирного времени, внушая наравне с уважением еще и завистливое восхищение.

— Ну, старик, как там у вас, ё-мое, есть профессиональные тайны?

— Ты, парень, сам все понимаешь. Раскрыли тут одно дельце, взяли резидента. Вот истечет срок — десять лет — можно будет и рассказать. Сложная была работенка. Да, все-таки раскрыли! — Главное — значительная интонация. Дай им фактик, ну два от силы, остальное — присочини, будут кормить, поить, на руках носить.

— Пей, пей пивко, Серега, — сладко подчевал Мура, — так ты говоришь — сложное дело? С гостайной связанное?

— Вот уйду на свободу, сяду и напишу воспоминания. Много есть чего порассказать.

— Везет тебе, — шмыгал носом Мура, — один мой одноклассник тоже работать у вас хотел, зрение подкачало, не взяли.

— Я же бывший спортсмен.

— У тебя первый? Или ты был кандидат в мастера?

— Эге!

— Слушай, а правду говорят, у вас там такие таблетки есть — трахнулся, выпил, и чем бы баба не болела, ты не заразишься. Если есть — достань, а?

— Там все по счету.

— А тебе давали? Да? Подружку, которую он притащил и чей смех услыхала Наталья, он накормил бутербродами.

— Ты чего так громко хохочешь, сумасшедшая? — спросил, моргая полусонно. Выпил он предостаточно.

— А чего, граф, нельзя? Он глянул на нее ошалело: откуда бы ей знать его школьное прозвище. Но уже хотелось спать, спать. Или — еще выпить. Пожалуй, надо дерябнуть. После тридцать четвертой рюмки трезвеешь. Шутка. Он на полусогнутых вылез на веранду, открыл шкаф, скрипнула дверца. Бесшумно из-под шкафа выкатился котенок. Перевернулся на другой бок спящий Кирилл. Чего только сын мой не лицезреет. Так вдруг подумалось. Но чего только не довелось увидеть ему самому! Отец был женат не три раза, если вообще считать Серафиму, как-то сказал он Митьке, а тридцать три. Кстати, на тридцать четвертой рюмке… Или опосля ея? И вообще — считать ли Серафиму? И я заставал отца так, что лучше не вспоминать.