— Хотел понырять, но вода холодная. — Опять соврал.

— Да? Думаешь, не понимаю — ты вообще изолгался. Жаль тебя.

— Аполитичный забор возле театра видели? — Не удержался. Приятно сделать хорошему человеку маленькую гадость. На заборе понаписали лозунгов уйму, от «Долой коммунистов» до призыва «Сексуальную свободу собакам!», а понарисовали чего! даже повешенного мужика, обнявшего партийный билет. Власти требовали «забор закрыть» — вот чудаки на букву «м» — брезентом, что ли? или на замок? Но забор и ныне там.

— «Бесов» Достоевского помнишь? Кивнул.

— Вот это и есть — бесовщина. Старуха в горохом платье перебежала вприпрыжку через дорогу, шеф с неловкостью отвел глаза в сторону.

— Значит, говорите, бесовщина? Попрощались. До завтра. До завтра. Расстались. Домчался до угла как в ускоренном кино, двигая острыми локтями, тормознул возле магазина и тут вспомнил: денег-то он еще не достал! Эге-ге-ге!

* * *

Давай полюбим друг друга под душем, так жарко, я вспотела. Но ему не хотелось. Точно горячая сухая трава колола кожу, и жар степной, уже начавший спадать, обнимал тело, когда были они с Риткой. Степная любовь, сухая любовь. И стало сниться ему: они летают с какой-то женщиной над огромной водой, словно гигантская бабочка, то плотно складывающая, то широко распахивающая кры

 лья, они все ниже спускаются к волнам, и вот уже плывут, играют в воде две огромных серебристых рыбы, нет, два дельфина, они то сплетаются, то расплетаются, подводный золотистый дракон и подводная голубая змея, вода, вода, — он просыпался от жажды, шел в кухню, пил воду…

Как-то невнятно пробормотал — мне недостает воды

— и вот, смешная, предлагает: давай полюбим друг дру га под душем. У тебя кто-то есть, смотрит подозрительно, признайся, кто-то есть. Образ, только образ. Знаю я твои образы, видали мы их. Порой она говорит как-то по-деревенски, с интонациями обманутой бабы, застукавшей на танцах своего мужика с другой. Ты мне зубы-то не заговаривай.

— А любовь всегда бывает первою!! — орет он. Но телефонный звонок — и она срывается, хватает скорее трубку. Ага, молчание. Она звонит! Вас не слышно, перезвоните! Попробуй перезвони, разлучница, я телефончик-то отключила! Не Инесса ли? Тут же разделась. Она вообще наивна в своих представлениях о том, что привлекает мужчину: все ее расстегнутые как бы случайно пуговки, как бы ненароком приподнявшиеся юбки, все разрезы на них и вырезы на кофтах, — никогда бы не подействовали на него, если бы он не чувствовал — она не умеет иначе выразить свой призыв. Как ты считаешь, ластится, я тебя люблю? Нет. Нет?! Поражена. Это не любовь, а страсть. Да, не любовь у нее, не стремление в единении ощутить — пусть на короткий миг — гармонию со всем живущим, а погоня: догнать, овладеть и уничтожить.

— Я — твой мужчина, значит, вожделенный враг. Согласна? Серьезно и грустно: может быть, ты и прав.

Когда он, страстный и сильный, подстреленным соколом терял на миг сознание, падал к ее мускулистым ногам… — не передать!..

— Знаешь, — он удивленно вскинул густые брови, — я почему-то всегда вызываю у женщин именно страсть.

— И много их?! Дурак, я дурак. Я промолчу о том, что хочется не страсти, но любви — светлых глаз, ясной души — и улыбки!.. Так глубоко Ритка в его душу, разумеется, не проникала; она вообще что-то могла в нем понять лишь благодаря тщательному наблюдению, душа его оставалась для нее неведомой землей, странным островом, притягивающим и пугающим одновременно.

Все чаще перед сном, лежа в постели, представляла она, как Митю хоронят, и воображаемое объясняла для себя просто — так выражается ее страх за него, ее боязнь его потерять.