Зато сейчас, определенно, в мозгу что-то перемкнуло. На уровне отметки 46 под колеса бросился суслик, и Смит, который по дороге от Фао передавил тыщи этих грызунов, вдруг дал право руля и… еще чуть-чуть, точно уложил бы своего «Лейви» в кювет.

Но ему повезло — в том смысле, что камней на дороге стало меньше. В разы. Нет, дорога не улучшилась. Просто раньше там хотя бы валялись обломки бетона вперемежку с гравием, а сейчас — ни обломков, ни гравия. Голая выжженная земля, лишь изредка попадется какой камушек. И еще пылища. И ямина на ямине. Такое впечатление, что, воспользовавшись землетрясением, местные айраки сперли с дороги последние остатки покрытия.

А потом началась чертовщина.

Через тридцать километров встал грузовик, в котором ехал капитан Маккойн. Сухой бак. Перед выездом все заправились под завязку, и механик мамой клялся, что все лично проконтролировал. Полчаса ковырялись, искали течь в баке, у которого, к слову сказать, броня в четверть дюйма толщиной и какая-то запатентованная двойная защита от протекания. Ничего не нашли. А потом оказалось, что и в «Хаммере» бак опустел, и в заправщике уже не полная цистерна, а только половина… Зато солярки в соседней емкости не уменьшилось…

На 49-й отметке хлопнулся в обморок рядовой Крейч. На самом деле он никакой не Крейч, а, как это… Коу-валл-чьюк… Язык сломаешь, пока выговоришь, ну чисто индейское погонялово, только Крейч не индеец, а украинец, огромный такой лось и по-английски почти ни бум-бум. Его в лагере новобранцев с первым отсевом хотели выпереть, но оставили, потому что он единственный смог толкнуть двести десять кило — кстати, европейский рекорд какого-то там 1976 года. На него форму по индивидуальному заказу шили, специально приезжал интендант-сержант из Сакраменто, снимал мерки, потом сказал, что на каждый ботинок для Крейча уйдет по целому теленку, и на кой ляд Америке нужны такие солдаты, спрашивается, статую Свободы и ту дешевле одеть… Так вот этот Голем вдруг свалился в грузовике без чувств, словно девица из балетного колледжа, едва не задавив беднягу Прикквистера.

Прибежал из второго грузовика сержант Руни, дивизионный фельдшер и зубодер, совал ему какие-то ватки под нос. Когда Крейч очнулся, он измерил ему давление, почесал в затылке и измерил еще раз. А потом как-то неуверенно сказал, что у него то ли солнечный удар, то ли упадок сил… Упадок сил! Взвод просто лег на месте. Но Руни все-таки вогнал ему шприц декстрозы в вену. Кто-то посоветовал еще дать леденцового петушка на палочке. Ладно. Поехали дальше.

Через пару километров кто-то заметил, что Хэкман и Салливан сидят белые как полотно и вроде как тоже в отключке. Остановились. Точно: Салливан без сознания, Хэкман едва языком ворочает. Пока Руни бегал со своими ватками и тонометром, Хэкмана стало рвать, а Фил Шарки, который пошел отлить на обочину, вдруг скрутился винтом и рухнул на месте, будто его саддамовский снайпер снял. Фила отволокли в тенек, по дороге его тоже вырвало. Руни всем им вогнал декстрозы, а капитану сказал, что по инструкции в таких случаях взвод должен возвратиться на базу и сесть в карантинный бокс для выяснения причин. Мако объявил общее построение и сказал:

— Морпехи! Кто чувствует себя плохо, сделайте шаг вперед!

Никто не вышел, понятное дело, даже Смит, у которого до сих пор в голове стучал перфоратор и постоянно тянуло блевать. Что такое головная боль для морпеха? Какой морпех сознается в том, что у него кружится голова и тошнит? То-то и оно. Правда, сразу после построения Мако велел интендант-сержанту раздать каждому бойцу по четыре унции виски. Руни что-то смекнул, сделал страшные глаза и заткнулся.

Но самая неприятность заключалась в том, что из-за всех этих остановок и задержек взвод прибыл на отметку 55 на два часа позже запланированного срока.