Фамилию Чугунова Зарубин произносил, словно пароль, отмыкающий какую-то дверцу в прошлое, в общую молодость этих «прежних, которых осталось только на разводку». Видно было, что он сердитый и въедливый старикан и с Кокой ласков лишь потому, что тот тоже причастен к Чугунову.

— Почему особливо для Чугунова? — спросил Кока.

— А как же! — удивился Зарубин. — Кабы не Ефимыч, Ваське Синюшину давно каюк. В органы он пришел зеленый, молоко на губах не обсохло. Бывало, где горячо, туда и прет без разбору, хоть с голыми руками. Ефимыч его на ум наставил, сколько раз от пули уберег, от ножа...

Зарубин ухватил трубку задребезжавшего телефона.

— Нет? Ай-я-яй!.. Беда! А если по кличке поискать? «Вареный» он. Попроси Бурдеченко, скажи — для Ефимыча... Ладно. Сулится через часок. Обождешь? Время, чай, казенное... Вот и хорошо.

От пассивного ожидания Кока несколько осоловел. Он отогнал нервную собачью зевоту и попробовал слушать, что рассказывает Зарубин.

— ...сразу в дамки. А мы с Чугуновым с простых милиционеров службу начинали. Всю, можно сказать, карьеру своими ногами прошли. — Зарубин притопнул маленьким сияющим сапогом и победоносно зыркнул на Коку. — Чего только не навидались! Вот помню...

«Сразу в дамки — это, наверно, про меня и подобных. Что ж, со своей колокольни он прав. Хорошо еще, не знает про «заслуженную» маму, «народного» папу и изысканную артистическую квартиру на Арбате, а то было бы прямо неловко. Хоть ничем я, собственно, не грешен».

— ...Особливо он после Швейка прогремел.

— После Швейка? — Кока силился поймать нить рассказа.

— Ну да. Иль не слыхал? Как же так, знаменитое было дело! — И Зарубин стал вспоминать, явно не в первый раз, но все равно с азартом и увлечением.

Ночью в подъезде своего дома несколькими выстрелами в упор был убит матерый спекулянт валютой, за веселый нрав носивший кличку «Швейк». На происшествие, как иногда бывает, народу сбежалось уйма! И когда эксперты начали осмотр места преступления, следы были уже спутаны. Как ни бился потом МУР, дальше туманных предположений не шло. Тут-то и отличился Чугунов. Жарким воскресным днем после купания он заглянул в полотняный павильон, взял кружку пива. Сдул пену на земляной пол, хлебнул с наслаждением и вдруг краем уха услышал, как в подвыпившей компании кто-то, выругавшись, сказал: «Порешу, как Швейка!» — и на него тотчас цыкнули. Чугунов долго пил пиво. Потом до вечера болтался на пляже, не выпуская из виду пятерых парней. С пляжа он приехал за ними в город, совершенно не зная еще, что будет делать, не имея никаких улик. Когда компания разошлась, по голосу, по повадке выбрал того, кто помянул Швейка в пивной. Не выдав себя ни единым жестом, ни единым взглядом, Чугунов ходил за ним, пока тот путешествовал от приятелей к приятельницам. И когда парень, выйдя в три часа ночи из старого домика в Спасо-Песковском переулке, привычно сунул руки во внутренний карман пиджака и что-то там поправил, Чугунов безошибочно угадал в этом «что-то» оружие, зверем перелетел разделявшие их четыре шага и в следующее мгновение уже сидел верхом на лежавшем в асфальт лицом парне, заломив его руки к спине... Пистолет оказался тот самый, из которого застрелили Швейка. Веселый валютчик нарвался на коварных покупателей, которые после сделки простейшим способом вернули себе уплаченные деньги.

Да, такого Чугунова, о котором рассказывал Зарубин, Кока не знал...

— Вот и порядочек! — кладя трубку, весело сказал Зарубин. — Только чтоб был толк, пускай Ефимыч сам подъедет завтра с утречка к Синюшину.

А через день Чугунов пропал.

Кока толкнулся к Головкину.