«Где сейчас Савелов? Что делает, что думает, черт его дери! Буду сидеть на месте. Почему-то кажется, что так надежнее».

Без восемнадцати.

«С чего я взял, что он вообще придет? Еще восемнадцать минут. А послезавтра... или через неделю... Никогда себе не прощу, если...»

Стук!

«Не радуйся, дурак, не обольщайся, это только Нефедов. Пришел звать на чаек».

— Войдите.

Волна глубокого, опустошающего облегчения. Из правого кармана Савелов вынул пистолет, из левого — обойму.

— Садись.

Они сидели друг против друга, на столе лежал пистолет. Стрепетов легонько провел пальцем по стволу. «Вальтер» 38-го года.

— Отцовский?

— Отцовский.

В обойме не хватает одного патрона. Что ему там не лежалось? Пулю найдут ребята, когда стает снег. Или машина со смешными загребущими лапами отправит ее в самосвал. От нее осталась только гильза. Крошечный закопченный стаканчик. И метка на ноге Коврова.

— Я знал, что придешь.

— Мог и не прийти!

— Для меня это много значит.

— Еще бы! Пистолета вы не нашли, тот, в больнице...

— Потерпевший.

— Да, потерпевший, — он отказался. Вам бы меня ни в жизнь не поймать!

— Ты не понял. Но ладно, речь не обо мне... Как же это тебя угораздило?

— Думаете, я их трогал? Думаете, хотел? Они меня били, они мне в лицо плевали, руки выкручивали! У меня и в мыслях ничего не было! Я от девушки шел, настроение ненормальное. Знаете, почему они ко мне привязались? Точно говорю — зло их взяло, что я счастливый... Это у меня, наверно, на лице было написано. Вот и захотелось в душу нагадить! Хотите верьте, хотите нет...

Они стоят покуривают. «Обожди, — говорят, — малый. Есть вопрос».

Я в простоте душевной остановился.

«С милой гулял?»

Заржали.

— А часы не потерял? Ну-ка давай сюда, да поживее. Еще что есть?

И рукой в карманы. Я очумел. «Да вы что, — говорю, — ребята?»

Они мне руки хвать — и за спину. Я вывернулся, одному дал. Тогда они меня били, потом обшарили и взбесились, что больше взять нечего. А под конец ногой... в низ живота... за то, что фашистами обозвал. «Чтобы, — говорят, — к девкам поменьше шлялся...»

Парня сотрясло сухое рыдание.

— Я света не взвидел! «Что же, — думаю, — так они и уйдут? Так и все? Нет, — думаю, — я вам устрою! Я тебе в эту ногу, чтоб ты больше никогда...» Бандиты они! Негодяи!

— Бандиты и есть. Ковров — тот, что раненый, — начинающий, а второй — из тех, что в старых романах называется «беглый каторжник».

У Савелова по-детски округлились губы.

В дверь неслышно вошел Нефедов и, незамеченный, сел за крайний стол.

— Так я и чувствовал, — ошеломленно прошептал Савелов, а подбородок его уже заносчиво полз вверх. — Чего смотрите? Думаете, испугался?

Стрепетову стало смешно.

— Чего же ради тогда пришел? — подковырнул он.

Но Савелов не завелся. Он вдруг стал очень серьезным и будто разом повзрослел.

— Почему пришел... — помолчав, сказал он. — Как бы вам объяснить? Когда он сегодня на меня смотрел... Нет, я не испугался. Но я понял одну вещь. Вот он меня избил, я в него выстрелил. Теперь он меня будет караулить. Мне теперь всегда с пистолетом в кармане надо. И следующий раз в ногу целиться не придется... если жизнь дорога.