Словом, возни много. А само опознание — один взгляд, одно «да» или «нет», иногда «не знаю»...

Стрепетов ждал, когда освободится кабинет главврача (не в палате же устраивать представление). С ним был Савелов и двое бригадмильцев, согласившихся помочь. Ждали в маленькой комнатке с окном в стене, закрытым изнутри ставнями, двустворчатыми, как воротца. На одной створке было написано «Не сту», на другой — «чать». Под надписью на стуле с потрескавшейся клеенчатой обивкой маленькая старушка связывала и никак не могла связать в узелок голубую трикотажную кофточку, такую же юбку и стоптанные узенькие туфли. По ее щекам катились быстрые мелкие слезинки, пальцы прыгали. Все старались не смотреть в ее сторону и все-таки смотрели. Кого привезли сюда сегодня? Дочь, попавшую под машину? Внучку со сломанной ногой? Наконец старушка утерла лицо своим узелком и зашаркала к двери.

Стрепетов покосился на Савелова. Синяк со щеки сошел. Только вокруг глаза, если приглядеться, заметен зеленоватый ореол. «Надо будет посадить к свету правым боком», — профессионально отметил он про себя и, сунув напряженные руки в карман, стал к окну.

За окном был заснеженный больничный скверик, полосы угольно-черных, подстриженных щеточкой кустов, голубое небо, неисчислимые сосульки, висевшие по крышам плотно, как ледяная бахрома.

«Может быть, все-таки надо было войти?»

...Он в тот раз дошагал до дома Савелова и приостановился на минуту, взглянув на освещенное окно. От бессильного ожидания в райотделе в нем поднималось тихое бешенство, и он решил поговорить с парнем начистоту. И вот приостановился на минуту. И увидел на занавеске тень незнакомой головы и плеч. Что-то длинное, темное взметнулось вдруг дугой над этими плечами. «Девушка», — понял Стрепетов. Перекинула за спину косу. Вспомнилась изящная рамка из четырех лакированных палочек, скрепленных по углам, как бревна в венце сруба. Рамка стояла на столе Савелова, и из нее смотрела и смеялась чему-то девушка с толстой косой на груди. «Нинок, верно ли я запеленговал сигнал бедствия? Теорема доказывается так...»

Стрепетов круто повернулся и пошел назад.

«Ну вот. Ко всему прочему он еще и влюблен. Она, надо думать, тоже. Веселенькая история!»

Он яростно подшиб ногой обломок лыжной палки. Палка упала далеко впереди на мостовой.

...Здоровенный санитар — такому бы на Канатчиковой психов усмирять — объявил, что кабинет свободен.

И вот Стрепетов сидит за старинным, на львиных лапах, столом главврача. Вдоль длинной стены в ряд — Савелов и бригадмильцы. У другой понятые — медсестра и дюжий санитар. Он жадно изучает ребят, силясь угадать, который. Будто это в него, санитара, стреляли ночью из пистолета. По знаку Стрепетова дверь открыли. Вошел Ковров. Мельком кивнул он следователю и, стукнув костылем, нетерпеливо развернулся к стене. Стрепетов деревянным голосом произнес то, что положено в таких случаях:

— Проводится опознание. Прошу предъявляемых ничего не говорить без моего предложения. Опознающий, посмотрите внимательно на предъявляемых и скажите, известен ли вам кто-либо из них, и если да, то при каких обстоятельствах вы его видели и по каким приметам узнаете.

Ковров и Савелов смотрели друг на друга, глаза в глаза, сцепились — не растащишь. В комнате стало очень тихо. Бригадмильцы напружинились, опасаясь, как бы чего не произошло.

«Ну, вот и все», — вяло подумал Стрепетов.

Костыль снова стукнул, Ковров отвернулся от Савелова и, скаканув раз-другой, тяжело сел в кожаное кресло перед столом.

— Значит, работаете, товарищ следователь? Ста-ра-аетесь? — спросил он, язвительно заламывая бровь.

— Стара-аюсь.