— Нецензурно ругались? — спросил он.

— Нет, не то чтобы... Промеж себя ссорились...

«Так какого лешего ты их притащил?!» — вертелось у Лютого на языке. Но он знал, что Окачурину подобные вопросы задавать бесполезно — Окачурин действует по наитию.

— Говоришь, стояли при входе в вокзал? На ступеньках?

— На тротуаре, — твердо сказал Окачурин.

Лютый вздохнул. Малюсенькая была еще надежда открутиться от этой шумной компании, сплавить ее вокзальной милиции, но раз на тротуаре — значит, на территории Окачурина.

— Чей чемоданчик будет, граждане?

Граждане переглянулись, лысенький качнул слегка головой вбок, и на вопрос Лютого не последовало никакого ответа.

— Я про чемоданчик спрашиваю: чей он будет?

Граждане молчали с каменными лицами. Наконец лысенький прокашлялся.

— Не знаем мы, чей чемодан, — сказал он.

Брови Лютого полезли еще выше.

— Это что же получается? — повысил Окачурин голос. — То сами меня благодарили, а то... Может, он твой? — язвительно повернулся он к воришке.

Вопрос был просто данью ситуации, но воришка навострил уши, в глазах его зажегся отчаянный огонек.

— Может, и мой, — тонко сказал он, поудобней перехватывая ручку.

— Давайте сюда! — раздраженно приказал Лютый. — Если он ваш, говорите, что в нем. — И, не дожидаясь ответа, положил чемодан на бок и надавил на запор. Щелкнул, отлетая, язычок, и Лютый осторожненько приподнял крышку и заглянул внутрь.

Брови его стремительно упали вниз и уперлись друг в друга на переносице.

— Так... — ошеломленно пробормотал он. — Понятно. Все понятно.

Лютый смотрел в приоткрытый чемодан, и видно было, что он все больше шалеет.

Весь предыдущий разговор происходил под шум, гам выкрики пьяного парня, который вырвался из рук Окачурина и вопил: «М-маруся!» Теперь стало почти тихо. У Окачурина противно задеревенели скулы и сделалось как-то неудобно под ложечкой. Говорили, на Казанском вокзале вот такой же чемодан стоял в камере ранения недели три (неизвестно, кто сдал), открыли — там руки и ноги. Каменно ступая, Окачурин прошел за барьер и заглянул через плечо Лютого.

Что за околесица?! Пуговицы! До самого верха навалом маленькие белые пуговицы!.. «Чертовщина какая-то!» — подумал Окачурин и тоже машинально промямлил:

— Понятно.

— Ясно! — подтвердил Лютый. Он захлопнул крышку, запер чемодан ключиком, болтавшимся здесь же на тесемочке, потом тесемочку оборвал и ключик положил в карман.

Воришка испуганно сунулся к барьеру:

— Товарищ начальник, товарищ начальник, — суматошно зачастил он, — разрешите доложить!

— Ну?

— Чемоданчик-то, я, извините... действительно... украл то есть. У этих вот граждан. Не знаю, что там, откуда мне знать?

— У кого же вы его персонально, — слегка подобрел Лютый.

— Не могу точно сказать, они все стояли вместе, а чемоданчик — около ног...

— Чьих?

— Ихних... вообще...

— Ясно, — сказал Лютый.

— Понятно, — отозвался Окачурин.

— Надо доложить.

— Придется.

Окачурин доложил начальнику отделения, начальник отделения — начальнику райотдела, тот призвал Головкина — и вот зазвонил телефон на столе Вознесенского.